Читать книгу "Дело всей жизни. Книга вторая - Ульяна Громова"

— Вы любили погибшего миллиардера?

— Нет, — снова не успела ответить и схватилась за виски, пытаясь унять пульсацию и шум в ушах от поднявшегося давления.

— Сколько вы получили денег?

— Что вы продадите теперь, когда лишились девственности?

— Вы будете делать гименопластику[10]?

Меня окружили плотным кольцом, казалось, я мяч, который кидали из рук в руки отпетые хулиганы и ждали от меня любого неосторожного движения, чтобы начать насмехаться, сделать больно, вывернуть слова наизнанку вместе с сердцем. Перед глазами всё завертелось в сумасшедшем калейдоскопе, в ушах стоял белый шум, перед глазами десяток лиц размножился в бесконечные алчные маски, уродливые от истинных эмоций.

Даже стервятники, смотрящие на умирающую добычу, имеют больше сострадания и такта.

Неожиданно меня кто-то выдернул из кошмарного окружения, прижал к себе и оторвал от пола, разворачивая. Я вцепилась в этого кого-то, ещё не понимая, кто это, но чувствуя поддержку тогда, когда уже казалось, меня растоптали. Вспышки камер сверкали, щелчки громыхали, как выстрелы в самую душу разрывными пулями. Мою слабую выдержку и накатившую от страха сказать что-то невпопад немоту прорвало, я заревела так, как не ревела никогда в жизни.

Плакала не я. Плакали мое сердце, моя душа. Истекала прозрачной кровью моя уничтоженная надежда, что обойдётся. Что мы с Никитой ещё сможем быть вместе.

***

Россия, Москва

Отрицание. Первая стадия принятия неизбежного. Я не видел, куда шёл с обращённым внутрь себя взором. В сознании отпечатались только мелькавшие огни уличных фонарей, возмущенные звуки клаксонов, какие-то окрики. Все потеряло значение. Гулом в ушах нарастали голоса Рассела и Джейкоба: «…отличить гормональную бурю от глубокого чувства практически невозможно…» Несси не виновата ни в чём, это я хотел поверить в то, что меня можно любить.

Но как она могла?! Пусть ошиблась, пусть поняла это после моей «смерти», но выплеснуть настолько личное, принадлежавшее лишь нам двоим, в прессу… Это так не увязывалось с той Несси, которую я знал. Она не показалась мне трусливой девочкой, никогда не юлила, так искренне и смело призналась, что хочет первого в ее жизни секса, смело поехала со мной, не задавая вопросов, наскребла смелости трахнуть меня в парке, вылить газировку на голову Наоми, не броситься в истерику, когда насиловал ее, когда встретила Сэма…

А тут сама набрала номер газеты и как на духу выложила журналистам все, что было между нами. Трусливо. Подло. Зачем? Будто и не она это сделала. Так на нее не похоже.

Но я для нее умер, как и для всех остальных.

Я снова в клетке. Только размером побольше. Целая страна. И снова ограниченный круг людей. Макс, Джейк, Расс, отец. Все те же. И гамартома.

И мне настолько плохо от тоски по Несси, от гнева на нее, на себя, что я почти не чувствовал похоти. Она свербела, но на фоне всего остального теперь воспринималась назойливой неизбежностью, с которой жить легче и не так больно и тяжело, как с пониманием, что Несси ошиблась в своих чувствах ко мне.

Потому что я ее люблю.

Потасканный, больной, медленно умирающий, почти неадекватный. Ни в чем не уверенный — ни в том, что смогу победить болезнь, ни в том, что стоит это делать, ни в том, что хочу жить, ни в том, что эта жизнь без Несси имеет смысл. Уверенный лишь в одном — я люблю эту девчонку отчаянно и без надежды разлюбить. Она — та, с кем я хочу быть до конца своих пасмурных дней.

Сознание запеленало красным маревом неуправляемого гнева. Меня накрывало с дикой силой. Я толкнул дверь какого-то клуба, на ходу сбросил куртку в руки гардеробщицы и шагнул в мешанину извивавшихся в танце тел, музыкальных битов, вбивавшихся в грудь, как разряды дефибриллятора, заставляя жить искусственно, вдыхая в легкие пары порока, а не чистый воздух.

Нахлынувшее со старо-новой композицией дежавю опрокинуло меня в ожившие воспоминания десятилетней давности. Снова цепкие коготки цеплялись за рубашку, ремень и руки, снова в уши сыпался нарочито сладкий шёпот женских голосов, обещавших райское наслаждение, снова, словно змеи, извивавшиеся в развязных танцах тонкие длинные тела с горящими глазами…

В виски долбила кровь, пронзая мозг словно иглами, перед глазами — багровые реки и пятна едва различимых в пульсирующем свете лиц. Умеренный ритм музыки подменил удары сердца, задавая тон, я повиновался ему и задвигался в кишащей массе чужих тел, не цепляясь взглядом ни за что, позволяя вырывать куски из моей плоти, оставлять следы и метки, присваивать меня и отвергать. Мне было плевать, чьи губы прижимались к моим, чьи пальцы блуждали по шее, пробирались под рубашку и пояс штанов. Я ничего не чувствовал, словно кожа превратилась в непробиваемый панцирь без нервных окончаний, словно я всего лишь жидкий камень, подвластный музыке.

Моё тело крутило и ломало под неё, как крутило и ломало меня всего внутри от тоски и невыносимой боли, от тяжёлого ощущения ненужности, отчаяния и одиночества.

Меня будто выпотрошили и так и оставили с развороченной грудью и вынутым сердцем, из обрывков артерий которого теперь по капле вытекала моя жизнь. Тело становилось легким и эфемерным, я переставал существовать. Биты музыки дробили останки на молекулы, которые хаотично разбрасывало лучами стробоскопа.

***

США, Нью-Йорк

— Все вышли, быстро, быстро! — вдруг твердо и громко потребовал Коннор, расставив широко руки и тесня телом толпу на выход. Вспышки все еще ослепляли, намертво прижигая позор к коже несмываемыми татуировками, каждая вспышка камер как щелчок бича по сердцу, длинный стрекот как протяжка, сдирающая кожу, каждый вопрос как вскрытие вен. — Это частная жизнь, вы не имели права приходить сюда и задавать эти вопросы!

Громко хлопнувшая дверь и два щелчка замка словно спустили что-то внутри с предохранителя, будто выбило пробки из сосудов выдержки, сорвало крышку с резервуара со смесью адовых эмоций. Я схватила со стола сотовый и набрала номер Стэйры. Вынеслась на пандус, забыв, что еще недавно там шла разгрузка продуктов, и когда услышала, что бывшая подруга приняла вызов, хотела заорать, но горло перехватило удушающей яростью, и я процедила с такой ненавистью и решимостью, что по собственной коже побежали мурашки:

— Уничтожу. Я. Тебя. Уничтожу. Гадина. Ты ответишь за свою ложь, пусть это будет последнее, что я сделаю в этой жизни.

— Это не я! Неська! Я ничего не делала! — отчаянно закричала подруга. На моих губах расползлась и застыла злобная усмешка. Трусливая тварь. Ненавижу. — Да, я наговорила тебе, но я не делала ничего, чем грозилась! Поверь мне, Несь! Ты же меня знаешь…

— Да, теперь-то я тебя знаю.

Я завершила вызов и так и стояла, невидящим взглядом прожигая забор перед собой. Казалось, сердце не билось, а на лице застыла зловещая гримаса куклы Чаки.