Читать книгу "Тысяча сияющих солнц - Халед Хоссейни"

— Я Фарибе так и сказал. — Вид у отца, как всегда после крупного разговора с женой, был подавленный. — А она говорит, напустим полон дом пчел.

В душе у Лейлы шевельнулась любовь и жалость к невысокому узкоплечему человечку с маленькими, нежными, как у женщины, ручками. Чтобы он был дома, и без книги в руках, — такого она и представить себе не могла. За чтением он забывал обо всем. Зато Баби знал наизусть чуть ли не все газели Руми и Хафиза[24], мог часами говорить об исторической борьбе за Афганистан между Британией и царской Россией, четко представлял, чем отличаются сталактиты от сталагмитов, и всегда мог сказать, чему равно расстояние от Земли до Солнца: «ровно в пятьсот тысяч раз больше, чем от Кабула до Газни». Но если Лейле надо было открыть банку с вареньем, приходилось, к стыду своему, обращаться к маме. Самая простая работа по хозяйству повергала Баби в оторопь. Двери вечно были не смазаны и скрипели, крыша протекала, в кухонных шкафчиках заводилась плесень. Мама говорила, что всю мужскую работу по дому всегда добросовестно исполнял Ахмад, пока не отправился вместе с Ноором воевать с Советами.

— Но если надо срочно прочесть какую-нибудь книгу, лучше Хакима никого не найдешь.

И все равно Лейле казалось, что в свое время, задолго до того, как Ахмад с Ноором ушли на войну, — до того, как Баби отпустил их на войну, — мама тоже была очарована начитанностью и книжностью отца, а его забывчивость и неприспособленность к жизни только кружили ей голову.

— Который там день сегодня пошел? — со смущенной улыбкой спросил ее отец. — Пятый или шестой?

— А мне-то что? Я счет дням не веду, — соврала Лейла.

Как она любила отца за то, что помнит! Мама ведать не ведала, что Тарик уехал.

— Оглянуться не успеешь, как фонарик в ночи замигает. (Баби говорил про их любимую игру — подавать друг другу сигналы фонариком в темноте, без которой они и дня прожить не могли.) Баби пощупал дыру в сетке. — Зашью, как только будет время. А сейчас нам пора. — И крикнул через плечо: — Мы ушли, Фариба! Я отвезу Лейлу в школу. Не забудь забрать ее!

Залезая на багажник отцовского велосипеда, Лейла увидела, что на улице, напротив дома, где живет сапожник Рашид со своей нелюдимой женой, стоит машина синего цвета с белой полосой через капот, крышу и багажник. «Мерседес-бенц» — редкий гость в их краях. В машине сидело двое: один за рулем, второй на заднем сиденье.

— Это еще кто? — спросила она.

— Не наше дело, — ответил Баби. — Пошевеливайся, а то опоздаем!

Лейле припомнилась еще одна домашняя перепалка, когда мама бросала Баби в лицо: «Уж это-то твое дело, а, двоюродный братец? Или тебя ничего не касается? Собственных сыновей отпустил на войну. Как я тебя умоляла! Но для тебя существуют только твои проклятые книги. Родным детям дозволил уйти из дома, будто безродным харами».

Баби нажал на педали и покатил по улице. Лейла сидела на багажнике, обхватив отца сзади руками. Когда они проезжали мимо синего «мерседеса», Лейла с любопытством взглянула на мужчину на заднем сиденье: худой, седой, в коричневом костюме, из нагрудного кармана торчит уголком белый носовой платок... А у машины — гератские номера. Вот и все, что Лейла успела заметить.

Всю дорогу они молчали, только на поворотах Баби коротко бросал:

— Держись крепче. Тихий ход.

В школе Лейла была в тот день необычайно рассеянна — все думала о том, что Тарик приедет еще не скоро и что мама опять накричала на Баби, — и вопрос учительницы про столицы Румынии и Кубы застал ее врасплох.

Учительницу звали Шанзаи, кличка Хала Рангмааль, «тетя малярша». Сначала шлепнет нарушителя дисциплины по щеке ладонью, потом тыльной стороной ладони, и так попеременно, туда-сюда, словно маляр орудует кистью. У Халы Рангмааль были густые брови и резкие черты лица. «Я дочь бедного крестьянина из Хоста», — гордо объявила она в первый день занятий. Держалась она всегда прямо, свои иссиня-черные волосы гладко зачесывала назад и стягивала в узел и никогда не пользовалась косметикой. Закрывать лицо учительница девочкам запрещала. Ведь мужчины и женщины равны, и если мужчины не носят накидок, то и женщинам это ни к чему.

По ее словам, Советский Союз — самая лучшая страна на свете (ну, Афганистан еще). Советский Союз — государство рабочих и крестьян, где все равны и счастливы, человек человеку — друг и брат. Не то что Америка, где уровень преступности такой, что люди боятся нос на улицу высунуть. И в Афганистан придут радость и счастье, как только враги прогресса, эти отсталые головорезы, будут побеждены.

— И советские товарищи в 1979 году протянули нам руку помощи, чтобы окончательно разгромить варваров, которые хотят повернуть ход истории вспять. Но мы им не дадим! И мы рассчитываем на вас, дети. Если знаете что-то о мятежниках, вы обязаны сообщить. Это ваш долг. Слушайте и докладывайте кому следует. Даже если речь идет о ваших родителях, дядях и тетях. Ваша родина любит вас сильнее, чем родственники, и родина должна всегда у вас быть на первом месте, помните об этом! Я буду гордиться вами, как и весь Афганистан!

На стене за спиной у Халы Рангмааль висели карта Советского Союза, карта Афганистана и портрет президента Наджибуллы[25]. (Баби говорил, что в свое время Наджибулла возглавлял страшную тайную полицию.) Висели там и фотографии советских солдат — улыбающиеся молодые парни пожимали руки крестьянам, сажали яблони, возводили дома.

— Так, та-ак, — зловеще протянула Хала Рангмааль. — О чем это размечталась наша юная революционерка, наша инкилаби?

Так прозвали Лейлу из-за того, что она родилась в апреле 1978 года, в ночь, когда произошел государственный переворот, который Хала Рангмааль вслед за официальной пропагандой именовала «революцией», инкилаб, восстанием трудящихся против неравенства. Джихад[26]тоже был запретным словом. По словам учительницы, это была даже не война, а незначительные стычки со смутьянами, подстрекаемыми иностранными провокаторами.