Читать книгу "Стрелок. Путь в террор - Иван Оченков"

– Действительно, пойдемте – поедим, а после вернемся к обсуждению нашего проекта.

– С удовольствием! – отозвался Петр Викторович.

За большим овальным столом Будищеву отвели почетное место между Степаном Ивановичем и его сыном – Владимиром. Остальные, включая детей, группировались вокруг них. Паулина Антоновна, как радушная хозяйка, потчевала собравшихся изделиями своей кухни – в том смысле, что она нахваливала, а Глаша разносила блюда, приготовленные кухаркой. Последняя, впрочем, свое дело знала, и обед вышел на славу.

Все это время Дмитрий держался непринужденно, ел, что давали, не забывая нахваливать, выслушивал тосты в честь спасителя хозяина дома с похвальной скромностью. От горячительных напитков не отказывался, но и не напрашивался. Некоторое затруднение вызвал выбор столовых приборов, но он справился. Во всяком случае, вилкой в щи и ложкой в рыбу не тыкал. Вообще, было видно, что ножом и вилкой молодой человек пользоваться умеет, хотя и не имел в последнее время практики.

Разговор за обедом шел о литературе, театре, а также прошедшей войне, но, памятуя о сидевших рядом с ними детях, взрослые старались не затрагивать совсем уж серьезных тем. Правда, как только речь зашла о войне, Володя встрепенулся, и со всем своим гимназическим пылом принялся расспрашивать о сражениях, в которых довелось участвовать Будищеву. Мать даже хотела сделать ему замечание, но Дмитрий, нимало не смущаясь, рассказал пару забавных случаев, приключившихся с ним на Балканах, заставив всех собравшихся смеяться.

Вообще, в его изложении прошедшая война была делом исключительно веселым и нисколько не опасным. И лишь иногда выражение лица его неуловимо изменялось, глаза становились строгими и безжалостными, как будто он в кого-то целился. Но проходило несколько секунд, и отставной унтер снова принимался шутить. Отчего Володенька с Машенькой хохотали во все горло, взрослые сдержанно посмеивались, а Глаша, подававшая им перемены блюд с такой грацией, как будто прислуживала при дворе, хихикала, прикрыв рот кружевным платком.

– Ну, хватит! – решительно прекратила балаган Паулина Антоновна и обратилась к сыну: – За то, что ты не давал нашему гостю ни минуты покоя, тебе, друг мой, придется отплатить ему той же любезностью. Изволь принести мандолину и что-нибудь сыграть.

– Хорошо, матушка, – с глубоким вздохом ответил гимназист и поплелся в детскую за инструментом.

– Глашенька, чай с десертом подашь нам в гостиную! – приказала хозяйка горничной, и все дружно устремились на выход.

На десерт у Барановских были самые настоящие эклеры, а свежезаваренный кяхтинский[24] чай на вкус оказался просто восхитительным. Все это было под аккомпанемент мандолины, причем Будищев внимал игре мальчика с таким восхищением, будто перед ним играл сам Паганини. Володя даже несколько раз сбился с такта, но Дмитрий продолжал слушать со всем вниманием и даже похлопал совсем смутившемуся музыканту.

– Браво! Я думаю, молодой человек вполне заслужил пару пирожных.

Возражений не последовало, и мальчик, отложив свой инструмент, немедля напихал себе полный рот сладостей.

– А вы умеете играть? – неожиданно спросила Машенька, уже покончившая со своей долей.

– А как же, – невозмутимо тот отвечал ей и взялся за инструмент, сразу обратив на себя еще большее внимание собравшихся.

– Просим-просим, – не без удивления в голосе отозвался Владимир Степанович и даже подвинул свое кресло поближе.

– «Шаги по кладбищу»! – объявил название своего произведения самопровозглашенный музыкант.

И пока присутствующие переваривали столь странное для пьесы наименование, он начал размеренно стукать по деке пальцем, изображая неторопливую походку. Общее недоумение на лицах Барановских послужило наградой исполнителю, но вдруг он, резко захватив ногтями двух пальцев струну, довольно верно изобразил скрип отдираемой доски. И тут же исполнитель застучал по деке быстрее, как будто только что вальяжно шедший человек бросился наутек. Ошарашенные зрители какое-то время молчали, а потом разразились просто гомерическим хохотом. Причем на этот раз рассмеялась даже обычно невозмутимая горничная.

– Это невероятно! – вытирая выступившие от смеха слезы, проговорил Владимир Степанович. – Может, вы еще и поете?

– У меня ужасный голос, – попробовал было отказаться Дмитрий, но его не послушали и дружно попросили исполнить что-нибудь еще.

Делать было нечего, но молодой человек не собирался сдаваться. Петь и играть на музыкальных инструментах он действительно не умел и вообще не имел слуха. Однако в своей прошлой жизни он видел и слышал немало концертных номеров, где умение петь было совсем не главным. Перевернув мандолину, он принялся отстукивать себе ритм и запел неожиданно гнусавым голосом:

– Приходи ко мне, Глафира, сядем вместе – посидим, приноси кусочек сыра, мы вдвоем его съедим!

Зрители, никогда прежде не слышавшие дуэт «Иваси»[25], до появления которого было еще более ста лет, приняли новый номер весьма благожелательно. Разве что у Глаши улыбка начала медленно сползать с лица, уступая место сначала растерянности, а затем возмущению.

– Буду ждать желанной встречи я у двери начеку. Приходи ко мне под вечер, посидим – попьем чайку!

– Вот паразит! – охнула красная от возмущения горничная.

Тут Дмитрий от гнусавого дисканта перешел к не менее противному басу:

Лучше быть сытым, чем голодным,Лучше жить в мире, чем в злобе!Лучше быть нужным, чем свободным!Это я знаю по себе!

Дальнейший текст Будищев не запомнил, да и надобности в этом не было. Пошедшая пятнами горничная выбежала из гостиной вон, сопровождаемая взрывами хохота.

Барон Штиглиц с непроницаемым лицом рассматривал лежащие перед ним массивные золотые часы. Помощник сделал все, как он просил, выбрал подороже и повнушительнее. Гравер нанес приличествующую случаю надпись. Нижний чин, оказавший столь важную услугу главному банкиру России, наверняка должен стать счастлив от такого знака внимания. Казалось, все сделано правильно, но обстоятельства неведомым образом переменились.

– Папа, о чем ты думаешь? – спросил сидевший напротив Людвиг.

– Так, – неопределенно пожал плечами банкир и ласково посмотрел на сына.

Сказать, что барон любил сына – значило не сказать ничего! Он его обожал, боготворил, потакал ему во всем. А тот на радость отцу рос умным и красивым мальчиком. Дело в том, что он родился, когда Штиглицы уже потеряли надежду иметь наследников. Их единственный ребенок – тоже Людвиг – умер в младенчестве, и супружеская чета усыновила подкидыша. Маленькая девочка была найдена в их саду в корзинке с роскошными пеленками и запиской, что крещена по православному обряду – Надеждой.