Читать книгу "Черные маски - Виталий Егоров"

Плотно поужинав, отметив прописку вновь прибывшего разведенной до состояния водки «роялью», Константин рассказал Тимуру про свои скитания:

– Утром того дня узнали от наших следователей, что тебя арестовали по делу Краснова. Киреев был не в курсе этого дела, его же с нами не было тогда. Я и рассказал ему подробно, что происходило у Краснова. Потом он меня завел к Гамову, обрисовал ситуацию и высказал опасения, что следующим арестуют меня. Гамов решение принял сразу: приказал срочно выехать в командировку в Крым на розыск Салова…

– Салов же в Краснодаре прятался, – перебил его Тимур.

– А какая разница, мог поехать и в Крым, – махнул рукой Константин. – А почему в Крым? В Феодосии живет Осадчий, я хотел у него перекантоваться, пока суд да дело. Он как раз находился в отпуске, незадолго до этих событий уехал на родину.

Осадчий был следователем прокуратуры города Якутска. Опера его уважали за профессионализм и фантастическую работоспособность. В любое время суток, если нужен был следователь, он всегда отзывался на просьбы сыщиков. Несколько раз наравне с операми участвовал в опасных задержаниях, хотя это не входило в его обязанности.

– Говори тихо, – шепнул Тимур, опасаясь, что информация каким-то образом может просочиться в прокуратуру республики или министерство безопасности. В таком случае Осадчему было несдобровать: за укрытие разыскиваемого он мог вылететь с работы, а еще хуже, могли возбудить и уголовное дело. Тимур до конца не верил своим сокамерникам, кто-то из них мог быть завербован гэбэшниками или руоповцами.

– Я почти месяц прожил у него, – продолжил Константин. – Конечно, не купальный сезон, но красота неописуемая, никогда так не отдыхал! Но когда-то приходит конец всему прекрасному – надо было возвращаться обратно. Когда самолет приземлился в Якутске, в салон зашел Шевчук, опер из транспортной милиции, ты его знаешь. Сказал, что он от Киреева и что вокзал окружили сотрудники министерства безопасности, чтобы задержать меня при выходе. Он сопроводил меня из самолета и посадил в топливозаправщик. Через грузовой терминал Шевчук вывел меня в город, я переночевал у своей девушки, все рассказал ей, чтобы она объяснила моим родителям, а утром явился к Карлушину в кабинет. Тот, увидев меня, стал заикаться, а потом выпытывал у меня, как я обвел вокруг пальца целый отряд сотрудников госбезопасности. Я ему и ответил, что улетел «на крыльях любви». А этот Карлушин дурак или прикидывается? Он пытался узнать, кто является моей любовью: фамилия, имя, отчество, место жительства, род занятий… Ну не дурак?! Во время допроса он спросил, знаю ли я Краснова. А я решил его вновь разыграть и ответил: «Знаю, читал. Мать писала мелким почерком». Так вот, он силился у меня вызнать, чья мать кому писала!

– Давай на боковую, – улыбнулся Тимур, у которого уже слипались глаза. – Дурак – это в нашу пользу.

4

Как отмечалось, тюремная почта работала исправно, тюрьма была в прямом и в переносном смысле дырявой. Между камерами проделывались маленькие дырочки и передавались «малявы», которые иногда предназначались для камер, расположенных на другом конце изолятора. Устанавливалась и веревочная почта, когда между окнами, расположенными друг против друга, через духовую трубку, изготовленную самими арестантами из бумаги, выстреливалась нитка – и связь установлена. Любой монтер позавидует!

– Я знал, что тюрьма дырявая, – удивлялся Константин, – но не до такой же степени! Тут все общаются между собой получше, чем на воле. А мы, наивные, пытались изолировать их друг от друга, отправляя в изолятор. Изолятор – от слова «изолировать». Надо переименовать изолятор в… – Он силился подобрать подходящее слово, но потом махнул рукой: – А зачем мне это, все равно уже в ментовку не вернуться.

Почта проходила и через «красные хаты», где содержались «бээсники», не встречая никаких препятствий и саботажа.

«Почта в тюрьме – это святое, – говорили старые милицейские арестанты. – Единственная надежда и радость в этом темном царстве».

Однажды из пересыльной тюрьмы в изолятор въехал вор в законе Боря Костромской. Поговаривали, что его отправили в Якутию с целью взятия под контроль всего преступного мира региона. При нынешнем уровне коррупции данная версия выглядела не такой уж фантастической. Костромской сразу же стал устанавливать свои порядки, изучил состояние и пополняемость тюремного «общака» и остался недоволен его скудностью.

– А почему менты не отстегивают в «общак»? – грозно спросил он у одного из местных авторитетов. – Кто их освободил от этого?

– Да как-то так, – промямлил авторитет. – Они нас не признают…

– Как не признают?! – вскипел Костромской. – Кто у них там за главного сейчас?

– Овчара, бывший опер, сел за избиение барыг.

– А ну, пиши «маляву» ментам! – приказал вор.

Прочитав послание законника, Тимур долго смеялся, а затем попросил Константина:

– Готовь ответ, только позаковыристее, ты это умеешь.

Через час Константин предъявил Тимуру готовое письмо:

«Глубокоуважаемый вор в законе! Признавая Ваши большие заслуги перед отечественным криминалом, мы, бывшие блюстители порядка, не считаем возможным исполнить Вашу просьбу. Все-таки отстегивать в „общак“, от которого мы ничего не имеем, противоречит нашим принципам, тем более не намерены содержать на наши средства бывших наших оппонентов. У нас имеется своя касса взаимопомощи, мы помогаем в меру сил друг другу и не нуждаемся в других источниках, таких как ваш „общак“. Посему с глубоким сожалением приносим Вам свои извинения. Тимур Овчинников».

– Отлично! – похвалил Тимур Константина. – Отправляй!

Костромской прочитал письмо, навел справки про Овчару и больше никаких действий не предпринял. Очевидно, мудрый старый вор решил, что связываться с таким неординарным опером будет себе дороже.

Как-то Шлихов вызвал к себе Тимура и предложил заняться воспитательной работой.

– Тут у нас малолетки, мы хотим определить в твою камеру одного из них на перевоспитание. У них ни жизненного опыта, ни знаний человеческой морали. Хотят утвердиться здесь исключительно жестокостью. Вот и займись воспитанием.

– Добро, воспитаем, – с радостью отозвался Тимур. – Не впервой.

В камерах малолетних преступников царила атмосфера жестокости. Если новичок входил впервые в камеру, соблюдалась целая церемония посвящения в ряды арестантов, отступление от которой грозило вновь прибывшему самыми изощренными наказаниями. Если же какой-то сокамерник давал слабину, распускал нюни, его тут же добивали всевозможными унижениями и битьем, превращая в изгоя. Зная это, администрация изолятора иногда заселяла в камеру к малолеткам наиболее авторитетных арестантов, или же совсем непримиримых юных преступников отправляли во взрослые камеры, где находились адекватные заключенные, способные повлиять на неокрепшую молодую душу только с положительной стороны.

Белобрысый парнишка пятнадцати лет, арестованный за убийство отчима, враждебно взирал на обитателей камеры, в которую его привели конвоиры. Тимур как можно добродушнее улыбнулся ему и пригласил сесть рядом. Разговор длился до поздней ночи, во время которого несколько раз пили чай с конфетами и печеньем, заблаговременно припасенными Тимуром от очередной продуктовой передачи. Ночью парнишка уснул с улыбкой на лице, а на следующий день, когда Тимур стал его учить азам самбо, тот полностью расслабился и уже наравне общался со всеми сокамерниками. За несколько дней он настолько сильно привязался к Тимуру, слушая его рассказы о работе сыщиков, о раскрытии какого-нибудь загадочного убийства, что однажды спросил: