Читать книгу "Диалоги с Евгением Евтушенко - Соломон Волков"

Волков: У меня такое ощущение, что вы до сих пор влюблены в Ахмадулину.

Евтушенко: Я же говорил: я вообще не умею разлюблять.

Фестиваль молодежи и вербовка в КГБ

Волков: Я хотел спросить о Всемирном фестивале молодежи в Москве. Это было грандиозное событие. Я мечтал о том, чтобы из Риги каким-то образом добраться до Москвы. Но в Москву невозможно было въехать ниоткуда – всё было перекрыто. Никаких билетов ни на какой транспорт нельзя было купить. Продавались в киосках открытки с цветочком – эмблемой фестиваля, я купил тогда такую открытку, сохранил… А у вас приключилась, по-моему, любопытная история: вас попытались именно в связи с фестивалем завербовать в осведомители КГБ. Правда?

Евтушенко: Да, это было частично связано с фестивалем.

Был мой день рождения, мы праздновали, и у меня остался ночевать Миша Луконин, с которым я дружил. Очень хороший поэт. Фронтовик.

Волков: И муж вашей будущей жены Гали Сокол.

Евтушенко: И вдруг утром ко мне пришел человек, улыбающийся, показал мне книжечку красненькую из КГБ и сказал: «Не можете ли вы, Женечка, проехать в КГБ, где вас очень ждут, много там ваших читателей». Вот так и сказал! А я говорю: «Вы знаете, у меня вчера был день рождения…» – «Да мы знаем, знаем!» Это очень интересно, что они в правильный момент подъехали – человек с похмелья как-то чувствует себя…

Волков:…более податливым…

Евтушенко: Да-да-да, это был точно выбранный момент. Я сразу стал думать, в чем я провинился. Тысяча причин приходила мне в голову.

Волков: Испугались?

Евтушенко: Что ж веселого? Туда когда-то забрали двух моих дедушек, они не вернулись потом. Я с Мишей Лукониным посоветовался. «Ну, – говорит он, – не бойся! Тебя вербовать будут наверняка».

Волков: Он был человек опытный, тертый.

Евтушенко: «И меня вербовали тоже», – говорит. Я говорю: «Как? Уже после того, как ты стал лауреатом Сталинской премии?!» – «Да, после этого. Предлагали, чтоб квартиру я им предоставлял, когда уезжаю, – для их дел. В общем, не бойся, – говорит, – ты, главное, – и это важно, что он у меня в советчиках был, все-таки страшноватенько было, – ты слушай побольше и головой побольше кивай. Пусть они тебе рассказывают. Ты когда-нибудь потом про это напишешь». И как в воду глядел!

Меня встретила сначала какая-то женщина: «Женя, вы наш любимый поэт, у вас столько здесь читателей, какие у вас хорошие стихи о борьбе за советскую власть! Какие прекрасные строчки вы нашли: „Спешишь умереть за Гренаду? / А ты за Гренаду живи!“ Как вы ввернули эту тему светловскую!»

Волков: Специалистка по Евтушенко и Светлову…

Евтушенко: Потом меня провели к другому начальнику. Это был большой начальник уже, Филипп Денисович Бобков.

Волков: Который потом стал еще большим начальником.

Евтушенко: И он со мной проводил беседу. Протекала она довольно вежливо, разговор был дружеским, мне никто не угрожал, ни в чем не обвинял. Бобков мне просто говорил: «Женя, понимаете, нам нужно знать настроение молодой интеллигенции. Мы составляем сводки для нашего руководства. Это очень важно, ведь мы определяем в общем политику. Нам нужны честные люди, такие, как вы. Понимаете, старые кадры нам не годятся. Мы хотим, чтобы у нас были люди с чистыми руками, с чистым сердцем, которые любят свою Родину. Вот сейчас надвигается фестиваль молодежи. Вы включены в бригаду, которая будет выступать на фестивале, вы будете читать стихи, встречаться с творческими людьми… И нам нужно знать настроения и наших гостей-иностранцев. Мы не просим от вас ничего дурного, не просим доносить на кого-то – наоборот, просто рассказать, чем люди дышат, что надо сделать, чтобы помочь нашей стране обрести новое лицо, так сказать… Вот и всё. Ну а потом и мы вам поможем увидеть мир. У нас есть возможности и в поездки заграничные включать, скажем, на круизы там разные, или что-нибудь еще…» Потом сказал: «Мы знаем, вам, молодежи, сейчас трудно. Иногда, когда случается любовь, просто некуда деться. Ну, будем помогать вам и в этом…»

Волков: С квартирой? Или с местом, где можно встретиться с подругой?

Евтушенко: Да-да, с подругой. «Если что-то нужно, всегда обращайтесь». И такой ласковый был разговор… А я сказал: «Большое спасибо за доверие». И по совету Миши: «Во-первых, я горд, что вы мне поручаете такое ответственное дело. Но я должен сказать, что совершенно не умею хранить тайны. Ну не могу просто! Мне захочется всем рассказать, что мне оказывают такое доверие, я не удержусь и кому-нибудь обязательно расскажу… Ну как это можно? Я ж вас подведу тогда! И потом, вы знаете, если я встречу врага, да я сам к вам приду! Первый! Я это сделаю сам! Зачем же меня вознаграждать какими-то поездками? Я зарабатываю хорошо, печатаюсь, я и сам могу купить туристическую путевку – слава богу, у нас сейчас развиваться начал туризм. Хотя меня и не пустили пару раз уже…»

Волков: Напомнили-таки им…

Евтушенко: У него изменилось лицо. Он понял, что не на того напал.

Вот так я и ушел от них.

Волков: Как настоящий Маугли социалистических джунглей.

Евтушенко: Да просто не было тогда человека, которого б не вызывали. Беллу вызывали – несмотря даже на то, что мама ее там работала переводчиком, а папа был заместителем московской таможни.

Волков: И, по-моему, в чине заместителя министра даже. Во всяком случае, крупным чиновником – таможня ведь принадлежит к сфере государственной безопасности? То есть у Беллы как бы вся семья была ведомственная. И вдруг ее саму… И что, как она отреагировала?

Евтушенко: Ну как… Сказала спасибо за доверие, и всё. Я ей рассказал, что говорить. Примерно так же, как и я, отвертелась. А потом двое влюбленных в Беллу молодых поэтов – Ваня Харабаров и Юра Панкратов – пришли к ней и хвастались, что им клички дали, даже гордились этим… Наивные были люди.

Волков: Они были способные поэты, правда ведь?

Евтушенко: Панкратов был. Но они предали Пастернака, и это было ужасно. Мне Борис Леонидович рассказывал, что они приходили к нему просить разрешения… Спрашивали, как он отнесется к тому, если они подпишут письмо, чтоб его лишили гражданства советского. Вы подумайте только! И он им разрешил предать.

Волков: И они ушли успокоенные.

Евтушенко: Припрыгивая еще! Борис Леонидович сказал: «Знаете, Женя, не идеализируйте наше поколение. Мы тоже иногда трусили и поступали, может быть, не самым смелым образом. Но мы потом не припрыгивали, а мучились».

«Но какую подлость я сделал по отношению к ним! – еще он мне сказал. – Я же им разрешил не меня – себя предать, они теперь никогда не станут поэтами». И точно так и случилось. Один из них спился и умер где-то зимой на скамейке. А другой проворовался, служа в издательстве… что-то в этом роде. Исчезли просто, нет таких людей. Так что Пастернак был прав.