Читать книгу "Убийца, мой приятель - Артур Конан Дойл"

И вот когда больной был уже наполовину захлороформирован, с ним сделался один из тех припадков, которыми нередко сопровождается полубессознательное состояние. Он начал брыкаться, метаться по столу и с яростью размахивать обеими руками. Столик, на котором стояли свечи, с грохотом полетел на пол, и комната погрузилась во мрак. Поднялась страшная суматоха: кто поднимал стол, кто отыскивал спички, кто старался успокоить неистовствовавшего пациента, и всё это в абсолютной темноте. Наконец два фельдшера повалили его на стол, к лицу его опять приблизили маску с хлороформом, свечи опять были зажжены и мало-помалу его несвязные, полузадушенные крики превратились в чуть слышное хрипение. Его голову положили на подушку и не снимали с него маски с хлороформом во всё время операции. Каково же было наше удивление, когда, после того как маску сняли наконец с его лица, мы увидели на подушке окровавленную голову Мак-Намары!

Как это могло случиться? – спросите вы. А очень просто. Когда свечи полетели на пол, фельдшер, производивший хлороформирование пациента, бросился поднимать их. Больной же в это время спустился на пол и залез под стол. Бедный Мак-Намара, ухватившийся за больного, потерял равновесие и упал на стол, а в это время фельдшер, в темноте принявший его за больного, наложил маску с хлороформом на его лицо. Другие помогли ему, и чем больше брыкался и кричал Мак-Намара, тем сильнее накачивали его хлороформом. Уокер, конечно, оказался в очень неприятном положении и рассыпался в извинениях. Он предложил ему сделать искусственное ухо, но Мак-Намара отказался. Что касается того пациента, то мы нашли его спокойно спящим под столом, концы спущенного одеяла закрывали его с обеих сторон от нескромных взоров. На следующий день Уокер прислал Мак-Намаре отрезанное у него ухо в банке со спиртом. Сам Мак-Намара скоро забыл о постигшей его неприятности, но жена его приняла дело гораздо ближе к сердцу и долго сердилась на Уокера.

Некоторые утверждают, что продолжительное и глубокое изучение человеческой натуры неизбежно приводит к самым пессимистическим выводам, но я не думаю, чтобы люди, действительно изучившие человеческую натуру, придерживались этого воззрения. Мой собственный опыт убеждает меня в противном. Я был воспитан в мертвящей обстановке духовной семинарии, и тем не менее, после тридцатилетнего тесного общения с людьми в качестве врача, я не могу отказать им в моём уважении. Зло обыкновенно лежит на поверхности человеческой души, но загляните поглубже – и вы увидите, сколько добрых и хороших чувств скрывается в глубине её. Сотни раз приходилось мне иметь дело с людьми, так же неожиданно приговорёнными к смерти, как бедный Уокер, или, что ещё хуже смерти, к слепоте или полному обезображению. Мужчины и женщины, почти все они проявляли при этом удивительное мужество, а некоторые обнаруживали такое полное забвение своей собственной личности, поглощённые одною мыслью о том, как известие о грозящей им участи отзовётся на их близких, что нередко мне казалось, что стоящий передо мной кутила или легкомысленная женщина превращаются на моих глазах в ангелов.

Мне случалось также сотни раз присутствовать при последних минутах умирающих всех возрастов, как верующих разных вероисповеданий, так и совершенно неверующих, и ни один из них ни разу не выказал признаков страха, кроме одного бедного мечтательного юноши, всю свою безупречную жизнь проведшего в лоне одной из самых строгих сект. Правда, человек, истощённый тяжёлою болезнью, не доступен чувству страха – это могут подтвердить люди, во время затяжного припадка морской болезни узнававшие, что корабль идёт ко дну. Вот почему я считаю, что мужество, которое проявляет человек, узнав, что болезнь обезобразит его наружность, выше мужества, проявляемого умирающим перед лицом смерти.

Теперь я расскажу вам случай, бывший со мной в прошлую среду. Ко мне пришла за советом жена одного баронета, известного спортсмена. Её муж также пришёл с нею, но остался, по её желанию, в приёмной. Я не буду вдаваться в подробности – скажу вам только, что у неё оказался необыкновенно злокачественный случай рака.

– Я знала это, – сказала она. – Сколько времени мне осталось жить?

– Боюсь, что вы не продержитесь дольше нескольких месяцев, – ответил я.

– Бедный Джек! – сказала она. – Я скажу ему, что ничего опасного нет.

– Но почему вы хотите скрыть от него правду? – спросил я.

– Его очень беспокоит моя болезнь, и он, наверное, теперь страшно волнуется, дожидаясь меня в приёмной. Сегодня он ждёт к обеду двух своих лучших друзей, и я не хотела бы испортить ему вечер.

И с этими словами эта маленькая мужественная женщина вышла из моего кабинет, а в следующий момент её муж с сияющим от счастья лицом крепко пожимал мне руку. Разумеется, выполняя её желание, я не сказал ему ничего, и думаю, что этот вечер был для него одним из самых светлых, а следующее утро – одним из самых печальных в его жизни.

Удивительно, с каким мужеством и спокойствием встречают женщины самые ужасные удары судьбы. Этого нельзя сказать про мужчин. Мужчина может воздержаться от жалоб, но тем не менее в первый момент он теряет самообладание. Я расскажу вам случай, бывший со мною несколько недель тому назад, – случай, который пояснит вам мою мысль. Один господин пришёл посоветоваться со мной относительно своей жены, очень красивой женщины. У неё, по его словам, было на предплечье небольшое туберкулёзное утолщение. Он не придавал особенного значения этому обстоятельству, но всё-таки хотел знать, не принесёт ли ей пользу пребывание в Девоншире или на Ривьере. Я осмотрел больную и нашёл у неё ужасающую саркому кости, снаружи почти незаметную, но проникшую до лопатки и ключицы. Более тяжёлого случая этой болезни я никогда не видел. Я выслал её из кабинета и сказал её мужу всю правду. Что же он сделал? Он начал медленно ходить по комнате с заложенными за спину руками, с величайшим интересом рассматривая картины на стенах. Я как сейчас вижу, как он надевает золотое пенсне, останавливается перед картиной и смотрит на неё совершенно бессмысленными глазами. Очевидно, в этот момент он не сознавал, что делает, и не видел перед собой ни стены, ни висящей на ней картины.

– Ампутация руки? – спросил он наконец.

– Да, и, кроме того, ключицы и лопатки, – сказал я.

– Совершенно верно. Ключицы и лопатки, – повторил он всё с тем же безжизненным взглядом.

Он был совсем убит этим неожиданным несчастьем, и я думаю, что он никогда уже не будет прежним жизнерадостным человеком. Жена его, напротив, выказала большое мужество; спокойствие и самообладание не покидали её всё время. Болезнь достигла уже таких размеров, что её ампутированная рука сама собою переломилась пополам, когда хирург взял её, чтобы убрать. Но я всё-таки думаю, что ожидать возврата болезни нет оснований и что пациентка совсем поправится.

Обыкновенно первый пациент остаётся в памяти на всю жизнь, но мой первый пациент был совсем неинтересный субъект. Впрочем, в моей памяти остался один интересный случай из первых месяцев моей практики. Однажды ко мне явилась пожилая, роскошно одетая дама, с небольшой корзинкой в руках. Заливаясь слезами, она открыла корзинку и вытащила из неё необыкновенно толстую, безобразную и всю покрытую болячками моську.