Читать книгу "Благородный Дом. Книга 1. На краю пропасти - Джеймс Клавелл"

Ужин состоял из двенадцати блюд. Обжаренные и тушеные морские ушки с зеленой брюссельской капустой, куриная печенка под соусом из ломтиков куропатки, суп из акульих плавников, курица, зажаренная на вертеле, китайская зелень, и стручки гороха, и брокколи, и еще пятьдесят различных овощей с мясом краба, кожа жареной утки по-пекински в сливовом соусе, и нарезанный зеленый лук, и тонкие, как бумага, лепешки, дважды вываренные грибы с рыбьим пузырем, копченая рыба брама[208] с салатом, рис по-янчжоусски,[209] лапша по-домашнему, затем десерт, подслащенные семечки лотоса и рисовая каша с луковицей лилии.[210] И все время подавался чай.

Мата и Орланда помогали Кейси и Бартлетту. Кроме них, за столом из европейцев были лишь Флер и Питер Марлоу. Китайцы обменивались визитными карточками.

– О, вы умеете есть палочками! – выражали они свое удивление по-английски, а потом снова переходили на более удобный для них кантонский, причем ясно было, что увешанные драгоценностями женщины обсуждают Кейси с Бартлеттом и чету Марлоу. Правда, их несколько сдерживало присутствие Ландо Маты и Орланды.

– Что они говорят, Орланда? – вполголоса поинтересовался Бартлетт среди всего этого шумного словоизвержения, по преимуществу непонятного европейцам.

– Они лишь строят предположения насчет вас и мисс Кейси, – осторожно пояснила она, опуская непристойные замечания относительно размера груди Кейси, толки о том, что на ней за одежда, сколько она стоит, почему американка не носит драгоценностей и каково это – быть такой дылдой. Про Бартлетта почти ничего не говорили, лишь вслух задавались вопросом, не мафиози ли он, как написала одна из китайских газет.

Орланда была уверена, что никакой он не мафиози. А еще она поняла, что ей придется быть очень бдительной в присутствии Кейси, вести себя скромно, быстро соображать и ни в коем случае не прикасаться к Бартлетту. И мило обходиться с американкой, чтобы выбить ее из седла.

Официанты звенели посудой, меняя ее перед каждой переменой блюд, и быстро уносили использованную. Они оставляли ее у кухонного лифта в центральной секции лестничной площадки и хватали дымящиеся тарелки с новым угощением.

Расположенные тремя палубами ниже кухни с огромными, четырехфутовыми, чугунными котлами на газе, который подводился в ресторан по трубам, представляли собой сущий ад. Там имелись котлы для варки на пару, для быстрого и глубокого жарения, для тушения и множество емкостей для приготовления чистого белого риса. Барбекю жарили на открытом огне. Бесчисленные помощники готовили для двадцати восьми поваров мясо и овощи, ощипывали куриц, разделывали и чистили свежую рыбу, лангустов, крабов, выполняя тысячу операций, предусмотренных правилами китайской кухни, когда любое блюдо готовится индивидуально для каждого посетителя.

Ресторан открывался в десять утра, а кухня закрывалась вечером без четверти одиннадцать, а иногда и позже, в случае специальной вечеринки. Если заказчик попадался достаточно богатый, можно было устроить танцы или представление среди публики. Сегодня ожидались неплохие чаевые, хотя в ночную смену никто не оставался и ни представления, ни танцев не предвиделось. Банкеты Шитэ Чжун закатывал роскошные, хотя большинство приглашенных и считало, что львиная доля средств, собираемых им на благотворительность, исчезает в виде еды и возлияний в желудке у него или его гостей либо в виде дорогих мехов оседает на плечах его подружек. Он имел также репутацию человека безжалостного к критикам, скупого к семье и мстительного.

«Ничего, – думал главный шеф-повар. – В этом мире нужно иметь мягкие губы и крепкие зубы, и каждый знает, что́ послужит ему дольше».

– Поторопись! – прикрикнул он. – Я что, должен ждать весь этот говенный вечер? Креветки! Креветки несите!

Обливающийся потом помощник в рваных штанах и пропотевшей старой нижней рубашке подскочил с бамбуковым блюдом только что пойманных и очищенных креветок. Шеф опрокинул их в широкий котел, добавил горсть глутамата натрия, перемешал пару раз, вытащил, разложил на две тарелки пригоршню дымящихся гороховых стручков и поровну разделил розовые, блестящие, сочные креветки.

– Да помочатся все боги на эти креветки! – угрюмо проговорил он: мучила язва в желудке, и ныли словно налившиеся свинцом за десятичасовую смену ступни и икры. – Отправляйте эти наверх, пока не испортились! Да поживее, цзю ни ло мо… Это мой последний заказ. Пора домой!

Последние заказы выкрикивали и остальные повара, поругиваясь, пока готовили. Всем не терпелось разойтись по домам.

– А ну поторопись!

И тут молодой помощник, тащивший горшок использованного жира, споткнулся, жир выплеснулся на газовую горелку и с шипением вспыхнул. Мгновенно кухня превратилась в кромешное пекло. Один из поваров, громко крича, сбивал окружившее его пламя. Ему опалило лицо и волосы. Кто-то вылил в огонь ведро воды, и он распространился по сторонам, захватив еще большее пространство. Языки огня и клубы дыма поднимались до самых стропил. Крича и толкаясь, повара ринулись прочь. Образовалась давка. Воздух полнился едким черным чадом горящего масла.

Кто-то из стоявших ближе всех к единственному узкому выходу на лестницу, которая вела на первую палубу, схватил один из двух огнетушителей, рванул шток вниз и направил раструб на огонь. Но ничего не произошло. Новая попытка – и опять безуспешная. Другой китаец с проклятиями выхватил у товарища огнетушитель, попробовал выжать из него струю пены и отшвырнул в сторону. Второй огнетушитель, как оказалось, тоже не работал. Администрации и в голову не пришло проверить их.

– Да облегчатся все боги на эти изобретения безродных заморских дьяволов! – завопил какой-то повар и приготовился бежать, когда огонь подберется ближе.

На другом конце кухни перепуганный кули, задыхаясь в дыму, отступил от надвигающегося пламени к каким-то кувшинам и опрокинул их. В одних были «тысячелетние яйца»,[211] в других – кунжутное масло. Оно разлилось по полу и воспламенилось. Кули исчез за внезапно вставшей стеной огня. Теперь пожар распространился уже на полкухни.

Шел двенадцатый час, и гости в основном разошлись. Лишь на верхней палубе «Плывущего дракона» было по-прежнему многолюдно. Большинство китайцев, в том числе Четырехпалый У с Венерой Пань, или выходили, столик за столиком, или уже покинули ресторан в соответствии с вежливым китайским обыкновением откланиваться сразу после того, как съедено последнее блюдо. Лишь европейцы оставались посидеть с сигарой за коньяком или портвейном.