Читать книгу "Отец мой шахтер (сборник) - Валерий Залотуха"

Галина Васильевна глотнула воздух и сообщила:

– Я давно все оформила, Володя. Все останется Илюше, а тебе одни твои рога.

– Рога? – переспросил Печенкин, пытаясь понять, что значит это слово.

– Рога, Володя, рога, – успокаивающе проговорила жена.

– Какие рога? – все еще не понимал Печенкин.

– Которые ты благополучно носишь на своей голове. – Галина Васильевна сочувственно улыбнулась.

Печенкин смотрел как дурак, потом помахал над своей головой ладонью, как будто отгоняя назойливую муху, и снова стал смотреть как дурак.

Галина Васильевна тихо засмеялась, прикрывая ладонью рот, присела на стоящий рядом стул и, подняв увлажнившиеся от смеха глаза, принялась объяснять:

– Говорят, жена узнает последней… А муж, оказывается, вообще не узнает! Пока жена ему не скажет… Володя, Володя… Ты искал своего друга с милицией и экстрасенсами, а надо было меня спросить. Ведь вы в тот день не мало выпили, а немало… Ты заснул на диване в комнате, а в спальне в это время были мы с Юрой… Как сейчас говорят – занимались любовью… Он ведь любил меня все эти годы, любил, а ты этого не замечал. Между прочим, он оказался хорошим любовником, обычно пьяницы этим качеством не отличаются. А когда все наконец кончилось, он очень испугался и спросил: «Что же мне теперь делать?» И я ему сказала: «Исчезни из нашей семьи».

Галина Васильевна была так взволнована этим тяжелым воспоминанием, так в него погружена, что не заметила, как муж исчез. Впрочем, это уже не имело значения, она все равно продолжала говорить:

– Только он не виноват, Володя, я сама затащила его в нашу постель, как мне это было ни противно… Я пожертвовала своей женской честью ради твоего будущего и будущего Илюши. Русская женщина жертвенна по своей природе, об этом столько сказано, столько написано…

Галина Васильевна говорила. Ей было что сказать.

2

Ночная свалка сизо дымилась и багряно рдела изнутри. Розовый «Роллс-Ройс», изящный и церемонный, остановился посреди этого неприемлемого для жизни, но, несомненно, обитаемого пространства, остановился в том самом месте, где однажды останавливался Илья и агитировал с крыши «запорожца». Печенкин выскочил из «Роллс-Ройса», решительно забрался на капот, а с него на крышу и, озирая все четыре стороны света, потрясая кулачищем, громогласно заорал:

– Желудь! Выходи! Выходи, сволочь, я тебе морду набью!

Глава двадцать седьмая. КОММУНИСТ – ЧЕЛОВЕК ОБРЕЧЕННЫЙ

1

Как они шли… Красиво, гордо, бесстрашно… Даже толпившиеся у входа в дискотеку драчливые рэперы в широких штанах расступились, освобождая дорогу. Они шли в ногу, плечом к плечу, они молчали, они смотрели вперед. Это была какая-то новая, неведомая, загадочная сила, их даже не решались окликнуть, а только смотрели вслед.

Глубокой ночью на улице Ленина было людно: сюда подтягивалась выспавшаяся днем придонская молодежь – потусоваться, потанцевать, побалдеть.

Пройдя почти всю улицу Ленина, друзья свернули на полутемную и пустынную улицу Володарского, с нее вышли на Заводскую, где не было ни души, и скоро оказались на Заводской площади.

Слева возвышался освещенный прожекторами памятник Ленину, справа робко светился изнутри хрустальный храм. Здесь случилась маленькая заминка – Ким и Анджела Дэвис направились было к памятнику, а Илья пошел к часовне.

– А почему здесь, а не там? – застенчиво поинтересовался Ким.

– Так надо, – бросил на ходу Илья.

Оглядев скептическим взглядом часовню сверху донизу, Анджела Дэвис спросила:

– Знаете, как ее в народе прозвали? Рюмка! Печенкин рюмку себе сварганил. – Она засмеялась, и Ким тоже, но Илья заставил их замолчать.

– Тихо! Вы сюда не смеяться пришли…

Внутри часовни красиво горели разноцветные лампадки, слабо высвечивая темные иконные лики. Озабоченно глядя на носки своих кроссовок, Илья заговорил – глухо и предельно серьезно:

– Хотел заставить вас выучить, но это бесполезно… Поэтому я буду говорить, а вы повторяйте. Параграф первый. Коммунист – человек обреченный.

– Параграф первый…

– Вам параграфы называть не нужно. Коммунист – человек обреченный.

– Коммунист – человек обреченный, – нестройным хором повторили Ким и Анджела Дэвис.

– У него нет ни своих интересов, ни дел, ни чувств, ни привязанности, ни собственности, ни даже имени…

Анджела Дэвис повторила это с чувством и даже прокомментировала:

– Я так и знала…

Илья ее остановил:

– Все в нем поглощено единственным исключительным интересом, единой целью – революцией. – Голос Ильи делался громче и значительней.

– …революцией! – громче и значительней повторили соратники.

– Параграф второй.

– А сколько всего параграфов? – поинтересовалась Анджела Дэвис.

– Двадцать шесть.

Девушка почесала макушку. Ким смущенно засмеялся и обратился к Илье:

– И ты все двадцать шесть помнишь?

– Конечно, – невозмутимо ответил Илья. – Повторяйте:…он в глубине своего существа…

– Он в глубине своего существа…

– …не на словах только, а на деле…

– …не на словах только, а на деле…

– …разорвал всякую связь со всем образованным миром и со всеми законами, приличиями, общественными условностями, нравственностью этого мира.

– …нравственностью этого мира.

– Товарищ Сергей, а что такое нравственность? – спросил Ким, робея.

Илья усмехнулся:

– Как сказал Ленин, нравственность – это то, что служит разрушению эксплуататорского общества и объединению всех созидающих общество коммунистов. От себя добавлю – новое общество коммунистов. Понятно?

Но, кажется, корейцу не очень было понятно.

– Нравственность – это разрушение. Теперь понятно?

Ким кивнул.

Илья на мгновение задумался, восстанавливая в памяти текст клятвы.

На окраину площади выполз милицейский уазик и остановился.

– …нравственностью этого мира, – еще раз повторил Илья, не отрывая взгляда от милиции. Уазик дернулся и уполз в темноту. – Коммунист для него – враг беспощадный, – торопливо заговорил Илья, – и если только он продолжает жить в нем, то для того только, чтоб верней его разрушить.

– Коммунист для него – враг беспощадный, и если только он продолжает жить в нем, то для того только, чтоб верней его разрушить, – торопливо повторили кореец и мулатка.

– Всё! – неожиданно оборвал клятву Илья и глянул туда, куда уехал милицейский патруль.

– Ты же говорил – двадцать шесть параграфов, – хитровато щурясь, напомнил Ким.