Читать книгу "Мозаика Парсифаля - Роберт Ладлэм"

— И он тоже вернулся.

— По-настоящему он и не уходил. Тем не менее — да, он вернулся. Примерно год назад, без всякого предупреждения, без звонка он явился ко мне и заявил, что нам надо поговорить. Но не здесь; и я понимаю почему. Я слишком хорошо помнил то потрясение, которое пережили мы с Антоном, когда наш «протеже» раскрыл карты. Он приехал ближе к вечеру, и мы отправились гулять вдоль оврага — два старика, нетвердо держащихся на ногах... Один — в полном страхе, другой — в жутком напряжении. Хотя, надо признаться, он неплохо держал себя в руках... Не могли бы вы налить еще бренди? Очень трудно обо всем этом говорить.

— Мне ничего не надо, — сказал Майкл.

— Где бренди? — спросила Дженна, подходя к Александеру, чтобы взять его бокал.

— В медном баре, дорогая, — ответил, глядя на нее снизу вверх, старик. — У стены.

— Продолжайте, — нетерпеливо потребовал Хейвелок. — Она вас слышит. Мы оба прекрасно вас слышим.

— Я говорю вполне серьезно. Мне необходимо бренди... Вы скверно выглядите, Майкл. Вы устали, небриты, под глазами у вас круги. Вам следует уделять больше внимания своему здоровью.

— Я запомню ваш совет.

— Вот ваше бренди. — Дженна протянула наполненный бокал и вернулась в кресло.

Хейвелок впервые обратил внимание на то, как дрожат пальцы Раймонда. Чтобы не расплескать, ему приходилось держать бокал двумя руками.

— "...Неплохо держал себя в руках", — напомнил Хейвелок. — На этом месте вы остановились.

— Да, я помню, — сказал Александер, отпил глоток и посмотрел на Дженну. — Спасибо, дорогая. Та кивнула.

— Продолжайте, пожалуйста.

— Да, конечно... Так вот. Два старика на закате гуляли над оврагом. В какой-то момент он заявил: «Вы должны сделать то, что я скажу, ибо сейчас у вас появилась такая возможность, которая, может, никогда больше не представится человечеству». Я ответил, что не в моих привычках выполнять просьбы, не зная, о чем идет речь. Он сказал, что это вовсе не просьба, а требование, и если я откажусь, он сделает достоянием гласности ту роль, которую сыграли Мэттиас и я в его шпионской деятельности. Он был готов разоблачить нас обоих, был готов уничтожить нас. Я испугался за себя, но значительно сильнее за Антона, тот пострадал бы гораздо больше меня.

— Что он хотел от вас?

— Я должен был стать Босуэллом[74]и фиксировать в дневнике все этапы разложения и гибели человека, обладающего властью, достаточной, чтобы погрузить мир в такое же безумие, которое грозило ему самому. Моим Сэмюэлем Джонсоном[75], естественно, должен был стать Энтони Мэттиас, а из моих писаний человечеству следовало вынести важнейший урок: «Никогда нельзя позволить вновь, чтобы один-единственный человек был поднят на столь головокружительную высоту».

— Мы превратили его в божество, — произнес Майкл, припомнив слова Беркуиста, — не обладая правом собственности на небеса.

— Хорошо сказано, — одобрительно кивнул журналист. — Жаль, что не я придумал этот афоризм. Но, как говорил Оскар Уайльд, возможно, я его еще придумаю, если предоставится такая возможность.

— Этот человек, этот русский, — напомнила о себе Дженна, — сказал вам в тот вечер, что происходит с Мэттиасом?

— Да, он встречался с ним, проводил с ним время и понял симптомы. За длинными тирадами следовали рыдания, Антон постоянно пытался оправдываться, занимался самоуничижением, которое должно было подчеркнуть, его достижения... Он становился все подозрительнее по отношению к своему ближайшему окружению. Хотя на публике он вел себя совершенно нормально. Затем у него начались провалы в памяти, причем в первую очередь он забывал о своих неудачах; во всех поражениях он стремился обвинить других... Я должен был наблюдать за всем этим... записывать. Каждую неделю я приезжал в Шенандоа...

— По воскресеньям? — прервал его Хейвелок.

— Да, по воскресеньям.

— А Деккер?

— Ах да, капитан Деккер. К тому времени человек, которого вы называете Парсифалем, убедил умственно деградирующего Антона в том, что все его политические взгляды, все предвидения найдут свое выражение в тотальном применении силы. Они придумали «генеральный план» и нашли человека, способного снабдить их всеми необходимыми исходными данными.

— Для финальной шахматной партии, — заметил Майкл.

— Да. Деккер ездил кружным путем и встречался с Антоном в хижине, которой тот пользовался, когда хотел уединиться.

— "Лесное убежище", — сказал Хейвелок. — Диктофон, приводимый в действие голосом.

— Мне этого никогда не забыть, — прошептал Александер. — Особенно когда Мэттиас... и Парсифаль начали свою страшную игру; она была тем страшнее, что одним из игроков был Антон. Она пугала еще и тем, что Антон в качестве полководца и дипломата, общаясь с... человеком, которого вы зовете Парсифалем, видел перед собой не его, а совсем других. Он видел перед собой русских генералов и ученых, китайских военачальников и комиссаров. Он общался с ними так, словно они все сидели в его кабинете, а не на другой стороне земного шара. Это были образцовые сеансы самовнушения, галлюцинации самого разрушительного характера. Каждый раз после такой встречи ему становилось все хуже. Черепаховая оправа не могла скрыть все более путающую пустоту в его глазах. Он становился похож на наркомана, уже неспособного обходиться без новой дозы. Но он еще был способен функционировать в обоих своих мирах... Я все это видел и не описывал.

— Когда же речь зашла обо мне? — спросил Хейвелок. — И почему именно обо мне?

— Вы присутствовали там все время. Ваши фотографии стояли на его письменном столе... на комоде в лесном домике. Он любил рассматривать альбом с фотографиями вашего совместного путешествия по Западной Канаде.

— Я совсем забыл об этом, — сказал Майкл. — Ведь все было так давно. Я еще учился в университете. Антон был моим руководителем.

— Гораздо больше, чем руководителем. Он относился к вам, как к сыну, которого у него никогда не было. Вы разговаривали на его родном языке, напоминая об иных местах, иных временах. — Александер поднял голову и посмотрел на Хейвелока. — Но прежде всего вы были сыном, который считал, что его провидческое решение, которое он готов предложить миру — ошибочное. Он мог допустить, что он не прав, особенно в ваших глазах.

— Да, он понимал, что я не стану молчать.

— Он смотрел на ваши фотографии и вдруг начинал разговаривать с вами, спорить, нервничать, представляя себе ваши аргументы... Он боялся, что это может произойти наяву... и его план рухнет.