Читать книгу "Европа. Борьба за господство - Брендан Симмс"

Вашингтон и европейские столицы искали способы отреагировать на российскую интервенцию. Президент Буш, срок пребывания которого на посту близился к концу, был поглощен Ираком и Афганистаном и утратил популярность в обществе; ему просто не хватало сил действовать. В Лондоне оформился двухпартийный консенсус между правительством лейбористов и новым лидером консерваторов Дэвидом Камероном: нужна «адекватная реакция» на вызов Москвы. Болгары, чехи, датчане, прибалты, поляки – все они боялись России – также высказывались в поддержку решительных мер. Латвия предложила бойкотировать зимнюю Олимпиаду 2014 года в российском курортном городе Сочи и даже отправить военную помощь Грузии. Однако Европа не смогла сделать ничего, лишь погрозила Москве пальчиком – в значительной степени потому, что против любых других шагов были французы и немцы. Президент Саркози спешно добился прекращения огня на условиях, которые не только не восстановили территориальную целостность Грузии, но и оставили российские войска на грузинской территории.

Не обнаружилось согласия и в том, как справляться с финансовым кризисом. В последние месяцы своего президентства Джордж Буш (и британский премьер-министр в Европе) настоял на комплексе мер по стабилизации системы и стимулированию экономики, в основном за счет «количественного смягчения», то есть печатания денег. В еврозоне же правительства поступились валютными суверенитетами в пользу ЕЦБ, поэтому число доступных для них инструментов было весьма ограниченным. Германия – чья экономика требовала минимальной инфляции, что полностью противоречило дополнительной долговой нагрузке для покрытия бюджетного дефицита, и чьи интересы во многом отстаивал ЕЦБ – помешала радикальным действиям. Более того, Федеративная Республика продолжала наращивать объемы экспорта и наслаждаться положительным платежным балансом. Германия, которая было «закатилась» экономически в последние пятнадцать лет, все равно являлась финансовым и промышленным центром Европы. Спустя почти двадцать лет после падения Берлинской стены и начала войн за «югославское наследство», спустя десять лет после войны в Косово и введения евро, спустя восемь лет «глобальной войны с терроризмом» ЕС по-прежнему оставался «домом разделенным» в вопросах внешней политики, безопасности и экономической политики.

Совокупные внутренние последствия этих кризисов были грандиозными. Внешняя политика не доминировала на президентских выборах 2008 года – исход определялся сугубо плачевным состоянием экономики, – но американскому народу предложили выбирать между двумя принципиально различными стратегическими подходами к «миру вокруг». Джон Маккейн, республиканский кандидат, обещал продолжить демократическое расширение, взывал к «демократической солидарности», выступал за создание «всемирной Лиги демократий» и резко осуждал «зверства русских» на Кавказе.[1514] Демократический кандидат Барак Обама винил республиканцев в том, что они втянули Соединенные Штаты в ненужную и бессмысленную войну в Ираке, пренебрегают «необходимой» войной в Афганистане, игнорируют сотрудничество Пакистана с талибами и вообще допустили ухудшение репутации и положения Америки в мире; вторжение России в Грузию он обошел молчанием. Демократы также выражали сомнения в нравственности, разумности и эффективности экспорта демократии как инструмента национальной безопасности. В начале ноября Обама – сын кенийского отца и белой матери – уверенно победил на выборах, что сделало его первым в истории президентом США смешанной расы.

Новая администрация предприняла радикальное отступление во внешней политике. Госсекретарь США Хиллари Клинтон демонстративно не произнесла ни слова о правах человека в ходе своего первого визита в Китай в 2009 году. Президент Обама отказался встречаться с далай-ламой, когда тот посетил Вашингтон (практика этих встреч изрядно раздражала Пекин в годы президентства Буша). Соединенные Штаты также обязались приступить к «перезагрузке» отношений с Россией и отказались от планов размещения наземной системы перехвата ракет в Восточной Европе. В более общем плане новая администрация выказывала желание покончить с политикой демократической трансформации, больше полагаться на местных авторитарных союзников и одновременно укреплять репутацию Америки в мусульманском мире. В Европе новый президент сосредоточился на Германии. Повернувшись спиной к «особым отношениям» с Великобританией, которыми так гордился Буш, Обама выбрал Берлин в качестве «фокуса» своего европейского турне и произнес вдохновляющую речь у Бранденбургских ворот в ходе избирательной кампании. Важность Германии подчеркнул и Джеймс Рубин, демократ и бывший помощник государственного секретаря при Клинтоне, который заявил в ходе предвыборной кампании: «Германия, а не США, является средоточием силы НАТО» – по крайней мере, что касается дальнейшего расширения альянса на восток. «Соединенные Штаты, – писал Рубин, – должны опираться на Германию при восстановлении дееспособности НАТО».[1515] Администрация возлагала большие надежды на Берлин, рассчитывая, что тот перебросит свои войска в Афганистан.

Довольно скоро, впрочем, новая американская большая стратегия столкнулась с трудностями. Решение отказаться от ПРО в знак «примирения» с Москвой вызвало негодование во всей Восточной Европе, прежде всего в Польше. За исключением Великобритании, европейские правительства – которые уже отказали Бушу в увеличении своих воинских контингентов в Афганистане – не прислушались и к Обаме. Краткий трансатлантический «медовый месяц» основывался на недоразумении: новый президент хотел от европейцев большего, а они ждали, что он попросит меньше.[1516] В Федеративной Республике, например, тщательно изучали афганскую войну; общественное мнение и многие политики призывали вывести из Афганистана контингент бундесвера. Несмотря на то что немецкие солдаты были развернуты в относительно спокойной области страны и занимались преимущественно восстановлением ее хозяйства, десятки человек уже погибли (конечно, американцев и британцев гибло гораздо больше, но и эта цифра казалась невообразимо высокой для общества, в значительной степени приверженного пацифизму). Партия «зеленых», которую Фишер и Кон-Бендит убедили в 1990-х согласиться на гуманитарные интервенции, теперь уверенно голосовала против отправки в Афганистан дополнительных самолетов «Торнадо». Канцлер Меркель регулярно отвергала призывы Вашингтона направить в Афганистан дополнительные силы и не соглашалась на упрощение правил применения вооруженной силы. Было ясно, что Германия больше не защищала себя в «Гиндукуше».

Между тем Европа возобновила усилия по ратификации Лиссабонского договора. Ирландцам снова предложили проголосовать в 2009 году, и на сей раз – на фоне тяжелого экономического положения и возросшей явки избирателей – договор был одобрен. Лиссабонский договор надлежащим образом вступил в силу, стали официальными посты президента Европейского совета и верховного представителя ЕС по иностранным делам и политике безопасности. Это не привело, однако, к существенному увеличению власти и авторитета Союза – скорее, наоборот. Вместо того чтобы выбрать известного политика наподобие Тони Блэра – его поддерживали, но он слишком сильно подмочил свою репутацию в Ираке – или Йошки Фишера, президентом ЕС избрали малоизвестного премьер-министра Бельгии Хермана Ван Ромпея, а верховным представителем по иностранным делам стала практически «чужая» для широкой публики Кэтрин Эштон, британский торговый комиссар. Более того, европейские выборы 2009 года характеризовались ни триумфом евроскептицизма – партии, враждебные ЕС, выступили одинаково плохо, – ни массовым вниманием населения Европы к крупным экономическим и стратегическим угрозам континенту, но повсеместной апатией. Интеграционистская элита нисколько не постаралась увлечь «демос», а сами европейские народы не сумели – даже в кризис – настоять на своем праве участвовать в защите общего процветания и безопасности. Так или иначе, «демократический дефицит» продолжал отравлять самую суть европейского проекта. Союз оставался «сочетанием демократий»,[1517] ассоциацией представительных систем, но не являлся демократией сам по себе. Он был сконструирован не для мобилизации, а для «распыления» власти.