Читать книгу "Франклин Рузвельт. Человек и политик - Джеймс Макгрегор Бернс"

— Военные должны пользоваться миром и спокойствием. Они поддержат такое правительство, и я не могу действовать иначе. Такова ситуация.

Последовала пауза, после чего Рузвельт предложил прервать заседание. В последующие три дня президент, премьер-министр и главы внешнеполитических ведомств вели жесткую целенаправленную кампанию с целью добиться у русских уступок в вопросе независимости Польши. Президент сообщил Сталину в резкой форме, что не признает люблинское правительство «в его нынешнем составе» и, если три лидера не договорятся по польскому вопросу, «они утратят доверие мира». Черчилль сказал маршалу: люблинская группировка не представляет даже одной трети народа и он опасается арестов и депортации руководителей польского подполья. Утверждал, что 150 тысяч военнослужащих польской армии, сражающихся на итальянском и других западных фронтах, посчитают себя преданными, если лондонское правительство будет проигнорировано. Заметил язвительно, что в Египте («например»), какое бы правительство ни проводило выборы, оно их выигрывало. На это Сталин ответил: египетские политики занимаются тем, что перекупают друг друга, однако этого не произойдет в Польше — там высокий уровень грамотности.

Шаг за шагом Рузвельт и Черчилль вырывали у русских мизерные уступки: люблинское правительство «реорганизуется на более широкой демократической основе», с включением в него демократических лидеров как внутри Польши, так и за ее пределами; в ближайшее время, возможно в течение месяца, следует провести свободные выборы без помех на основе свободного избирательного права и тайного голосования; в них примут участие такие лидеры, как Миколайчик. Важнее всего, однако, не формула проведения выборов, а масштаб возможностей для Вашингтона и Лондона реально влиять на реорганизацию правительства и следить за ходом выборов. Но даже в этом отношении Сталин пошел на уступку, согласившись, чтобы Гарриман и Керр провели консультации с люблинскими и нелюблинскими лидерами в Москве. Однако способ проведения выборов и обеспечения порядка на них оставался неясным.

— Господин президент, — сказал Лихи, когда познакомились с компромиссной формулой, — она так эластична, что русские могут растянуть ее на расстояние от Ялты до Вашингтона без опасности разрыва.

— Знаю, Билл, знаю. Но это все, что я могу сделать для Польши в настоящий момент.

«Все, что я могу сделать...» Несомненно, Рузвельт уже знал, что компромисс в отношении Польши вызовет наибольшую критику по сравнению с другими решениями Ялты, но вряд ли предполагал, что этот компромисс послужит позднее средоточием обвинений его в предательстве, «продаже» интересов, почти в измене. В Ялте президент достиг предела своих возможностей вести политический торг. Его позиция определялась не наивностью, незнанием, болезнью или вероломством, но признанием фактического состояния дел. Россия оккупировала Польшу; не доверяет западным союзникам; располагает миллионом солдат, которые могут присоединиться к войне с Японией; способна сорвать усилия по созданию новой международной организации; как и прежде, полна решимости отстаивать свою позицию по польскому вопросу. Если «Большая тройка» не договорится в Ялте, считал Рузвельт, он упустит открывшиеся огромные возможности: для себя — склонить Советы к сотрудничеству личным дружелюбием и дипломатией, а для Объединенных Наций — вовлечь Россию на многие годы в сообщество стран.

Рузвельт понимал также, что Польша представляет собой проблему не только сама по себе, но и как проявление коммунистических амбиций в Восточной Европе. Опасаясь эрозии влияния там Запада, он взял на себя инициативу в разработке Декларации освобождения Европы на принципах Атлантической хартии, которая поддерживает «право всех народов на выбор формы своего правления», обязывает «Большую тройку» оказывать содействие в проведении свободных выборов и предусматривает, что три правительства создадут совместный механизм для реализации этих целей. Декларация, почти не встретившая возражений со стороны англичан или русских, все время присутствовала у Рузвельта на уме, пока шла дискуссия о польских выборах. Польша, говорил он, — первый объект приложения принципов декларации.

— Хотелось бы, чтобы выборы в Польше стали первыми, не вызывающими вопросов. Вне подозрений — как жена Цезаря. Я ее не знаю, но говорят, она непорочна.

— Так о ней говорили, — заметил Сталин, — но фактически за ней водились грехи.

АЗИЯ: ВТОРОЙ «ВТОРОЙ ФРОНТ»

В Ялте президент выглядел столь слабым, черты лица так заострились и поблекли, что спутники внимательно высматривали в нем признаки упадка сил. Иден нашел его в первый вечер рассеянным и вялым, а лорд Моран описывал как умирающего. Однако американцы, тесно работавшие с ним на конференции — Бирнс, Стеттиниус, Лихи, Гарриман, — считали, что он руководил работой делегации эффективно и даже искусно. Главные официальные заседания приходились на послеполуденное время, когда, как показал минувший год, силы Рузвельта бывали на исходе. Но в дискуссиях он оставался на высоте, в том числе при обсуждении технических вопросов, хотя и не так в них осведомлен, и при том, что на него падало дополнительное бремя председательствовать на заседаниях. Президент не столь красноречив, как Черчилль, резок и логичен, как Сталин, но в целом показал себя живым, внимательным, ясно выражающим свои мысли и даже остроумным. Когда Черчилль, защищая свои имперские позиции, заметил, что отослал свои доводы Уэнделлу Уилки, президент парировал это замечание вопросом:

— Не это ли убило его?

Нельзя считать Рузвельта больным в эти февральские дни в Крыму и в смысле позднейших характеристик его как «больного человека в Ялте». Он целыми днями напряженно работал, хотя не всегда мог отдохнуть после обеда. Первые несколько ночей его периодически будил кашель, но он не жаловался на сердечные и другие боли. Бруенн находил его легкие чистыми, а давление стабильным. Электрокардиограммы не показывали тревожных изменений. Бруенна, однако, тревожило, что президенту не дают покоя англичане: Иден берет его в оборот утром, а Черчилль, спавший до полудня, общается с ним после полудня. Вечерние банкеты продолжались до поздней ночи. Восьмого февраля, после особенно трудного обсуждения польской проблемы, у президента потемнело лицо — впервые началась аритмия. Хотя легкие и сердце в хорошем состоянии, Бруенн настоял на том, чтобы исключить посетителей и увеличить время отдыха. В течение двух дней аппетит улучшился, прекратилась аритмия.

Иден признал позднее — болезнь Рузвельта не отражалась на его деловых качествах. Восхищался, что президент не только участвовал на равных с Черчиллем в официальных и неофициальных заседаниях конференции, но и находил время вести собственную линию в Ялте — переговоры со Сталиным об участии США в войне на Дальнем Востоке.

Лишь на пятый день работы конференции тема советского участия в войне в Тихоокеанском регионе затронута в переговорах между Рузвельтом и Сталиным. В основном их встречи носили приватный характер, если не считать подключения к ним Гарримана, Молотова и переводчиков. В них не участвовали ни Черчилль, ни Иден, ни даже американские военные. Сталин сказал, что хотел бы обсудить политические условия вступления СССР в войну с Японией; добавил, что уже обсуждал этот вопрос с Гарриманом.