Читать книгу "Террор - Дэн Симмонс"

Он тратит несколько мучительно долгих минут и расходует последние остатки силы, чтобы дотянуться рукой до самой болезненной раны.

Крозье не помнит, чтобы ему стреляли в ногу, но жгучая боль над и под коленом свидетельствует, что третья пуля прошла там навылет. Он нащупывает входное и выходное отверстия трясущимися пальцами. Всего двумя дюймами выше — и пуля раздробила бы колено, раздробленное колено стоило бы ему ноги, а потеря ноги означала бы верную смерть. Здесь тоже наложена целебная припарка, и, хотя Крозье нащупывает струпья, кровотечения, похоже, нет.

«Неудивительно, что у меня жар. Я умираю от сепсиса».

Потом он осознает, что жар, который он чувствует, возможно, и не лихорадочный вовсе. Эти шкуры так надежно защищают от холода, и лежащее рядом нагое тело Безмолвной выделяет столько тепла, что Крозье по-настоящему жарко впервые за… какое время? Месяцы? Годы?

С великим трудом Крозье откидывает верх меховой полости, накрывающей их обоих, чтобы впустить под нее немного прохладного воздуха.

Безмолвная слабо шевелится, но не просыпается. Глядя на нее в полумраке, Крозье думает, что она похожа на девочку-подростка — возможно, на одну из младших дочерей его кузена Альберта.

С этой мыслью — вспоминая, как он играл в крокет на зеленой лужайке в Дублине, — Крозье снова погружается в сон.

Она одета в парку и стоит на коленях перед ним; руки у нее раздвинуты примерно на фут, и веревка, скрученная из сухожилий или кишок какого-то зверя, пляшет между растопыренными пальцами.

Крозье тупо смотрит.

Сложно перекрещенная веревка раз за разом складывается в две фигуры. Первая состоит из трех линий, образующих два треугольника сверху, в углах которых находятся большие пальцы девушки, и двойной петли снизу в центре, и представляет собой подобие остроконечного купола. А вторая (правая рука отведена далеко в сторону, и два прямых отрезка веревки тянутся почти до самой левой руки, где веревка обхватывает только большой палец и мизинец) представляет собой маленький замысловатый контур, похожий на карикатурную фигуру с четырьмя овальными ногами или ластами и головой в виде петельки.

Крозье понятия не имеет, что значат эти фигуры или эта игра. Он медленно мотает головой, давая понять, что не хочет играть.

Безмолвная несколько мгновений пристально смотрит на него немигающими темными глазами. Потом она разрушает фигуру, изящным движением уронив маленькие руки на колени, и кладет веревку в костяную миску, из которой он пьет свой бульон. Через секунду она выползает из палатки, поднырнув под многочисленные пологи.

Ошеломленный сильной струей холодного воздуха, ворвавшейся внутрь за эти секунды, Крозье пытается поползти к выходу. Он должен посмотреть, где он находится. Судя по непрестанному треску и глухому гулу, они по-прежнему на льду — вероятно, поблизости от места, где в него стреляли. Крозье не представляет, сколько времени прошло с той ночи, когда Хикки напал из засады на них четверых — на него самого, Гудсера и несчастных Лейна и Годдарда, — но он надеется, что это произошло всего несколько часов назад, самое большее — день или два. Если он уйдет отсюда сейчас же, возможно, он еще успеет предупредить людей в лагере Спасения, прежде чем Хикки, Мэнсон, Томпсон и Эйлмор появятся там и сотворят еще какое-нибудь зло.

Крозье в состоянии приподнять голову и плечи на несколько дюймов, но он слишком слаб, чтобы выбраться из-под шкур, а тем более доползти до выхода и выглянуть из-под пологов палатки, сооруженной из оленьих шкур. Он снова засыпает.

Спустя какое-то время — он даже не знает, тот ли самый это день и возвращалась ли в палатку девушка, пока он спал, — Безмолвная будит его. Сквозь щели между оленьих шкур сочится все тот же тусклый свет, в палатке горят все те же плошки с салом. В вырытой в снежном полу ямке, которую эскимоска использует для хранения продуктов, лежит кусок свежей тюленины, и Крозье видит, что девушка сняла тяжелую парку и осталась в одних только коротких штанах, надетых мехом внутрь. Изнанка мягкой шкуры светлее, чем смуглая кожа Безмолвной. Ее груди покачиваются, когда она снова опускается на колени перед Крозье.

Внезапно между пальцами у нее снова начинает плясать веревка. На сей раз девушка показывает сначала фигурку животного, потом веревка провисает, перекручивается на новый манер и складывается в подобие остроконечного овального купола.

Крозье мотает головой. Он не понимает.

Безмолвная бросает веревку в миску, берет короткий кривой нож с костяным черенком, похожим на рукоятку крюка грузчика, и начинает нарезать на тонкие ломтики кусок тюленины.

— Я должен найти своих людей, — шепчет Крозье. — Ты должна помочь мне найти моих людей.

Безмолвная внимательно смотрит на него.

Капитан не знает, сколько дней пролетело. Он очень много спит. В редкие часы бодрствования он пьет свой бульон, ест тюленье мясо и сало, которые Безмолвная больше не разжевывает за него, хотя по-прежнему сама кладет куски ему в рот, а она меняет припарки на ранах и моет его. Крозье испытывает неописуемое унижение от того, что вынужден справлять нужду в очередную голднеровскую консервную банку, установленную на снегу на расстоянии вытянутой руки от него и что именно девушке приходится регулярно выносить и опорожнять банку где-то на ледяном поле. Крозье не становится легче от сознания, что содержимое банки быстро замерзает и от него почти нет запаха в тесной палатке, уже насквозь пропитанной запахами рыбы, тюленины и человеческого пота.

— Мне нужно, чтобы ты помогла мне вернуться к моим людям, — снова хрипит он.

Он полагает, что, скорее всего, они находятся неподалеку от полыньи, где Хикки напал на них, — не более чем в двух милях от лагеря Спасения.

Он должен предупредить остальных.

Крозье смущает тот факт, что всякий раз, когда он просыпается, сквозь щели в стенах палатки сочится одинаково тусклый свет. Вероятно, по какой-то причине, объяснить которую в силах один доктор Гудсер, он просыпается только ночью. Возможно, Безмолвная одурманивает его своим бульоном из тюленьей крови, чтобы он спал днем. Чтобы не убежал. — Пожалуйста, — шепчет он.

Ему остается лишь надеяться, что, несмотря на свою немоту, дикарка немного научилась понимать английскую речь за месяцы, проведенные на «Терроре». Гудсер с уверенностью утверждал, что леди Безмолвная все слышит, хотя и не может говорить за отсутствием языка, и, когда она гостила на корабле, Крозье сам не раз видел, как она вздрагивает при неожиданных громких звуках.

Безмолвная продолжает пристально смотреть на него.

«Она не только дикарка, но еще и идиотка», — думает Крозье. Будь он проклят, если еще хоть раз обратится с просьбой к этой язычнице. Он будет продолжать есть и пить, выздоравливать и набираться сил, а в один прекрасный день оттолкнет ее в сторону и отправится в лагерь сам.

Безмолвная моргает и отворачивается, чтобы поджарить кусок тюленины на маленькой самодельной плитке, заправленной жиром.