Читать книгу "Война, которая покончила с миром. Кто и почему развязал Первую мировую - Маргарет Макмиллан"

Для английского народа и его лидеров продолжающийся кризис из-за самоуправления Ирландии и сопровождающая его угроза гражданской войны были гораздо более близкими и насущными проблемами, чем события в далеком уголке Европы. В отчаянной попытке достичь соглашения по вопросу, какие части протестантского Ольстера должны быть исключены из законопроекта о самоуправлении, который все еще медленно продвигался в парламенте, король отложил свой летний отдых и 21 июля созвал в Букингемском дворце совещание. В течение четырех душных от зноя дней Асквит и лидер ирландских националистов Джон Редмонд вместе с лидером консерваторов Бонаром Лоу и представителем ольстерских протестантов Карсоном тщетно пытались прийти к соглашению. 24 июля, когда совещание закончилось, пришла весть об ультиматуме Австро-Венгрии в адрес Сербии. Георг V решил продлить свое пребывание в Лондоне и отменил обычное посещение бегов со своим другом герцогом Ричмондским. «Политический кризис, – написал он герцогу, – такой острый в отношении ирландского вопроса, а теперь и вероятность всеобщей европейской войны вынуждают меня в настоящее время оставаться в Лондоне… Надеюсь, вам повезет с хорошей погодой и бега пройдут удачно»[1668]. Асквит, по крайней мере сначала, придерживался более оптимистической точки зрения на растущий европейский кризис. «Это отвлечет внимание от Ольстера, что хорошо», – сказал он хозяйке известного салона в Лондоне[1669].

Французы тоже медленно пробуждались для осознания нарастающей опасности. Это всего лишь небольшая неприятность на Балканах, думал Адольф Мессими, который только вступил в должность военного министра. «Это как-нибудь разрешится само собой, как и раньше»[1670]. На набережной д'Орсе министерство иностранных дел было занято разработкой планов предстоящего визита президента Пуанкаре и его премьер-министра Вивиани в Санкт-Петербург. Большинство телеграмм между Парижем и французским послом в России Морисом Палеологом больше касались таких вопросов, как точные формулировки тостов, нежели проблем на Балканах.

Французские политики и общественность были в основном озабочены сенсационным скандалом, связанным с женой ведущего радикального политика Жозефа Кайо. Враги обвинили его в коррупции, что, вероятно, соответствовало действительности, и дружеском отношении к Германии, что было, безусловно, правдой. В конце концов, он был реалистом, который считал, что Германия и Франция могут добиться многого, действуя вместе. Будучи премьер-министром во время второго марокканского кризиса он сделал многое, чтобы прийти к мирному решению. За это его ненавидели французские националисты, а также за то, что он выступал против введения трехлетнего срока обязательной военной службы, благодаря которому должна была вырасти численность французской армии. (Почти так же плохо было то, что он выступал в поддержку введения подоходного налога.) В первые месяцы 1914 г. Гастон Кальмет – редактор ведущей ежедневной парижской газеты «Фигаро» начал против него жестокую кампанию с помощью статей с такими заголовками, как «Сомнительный финансист» и «Человек Германии». Вдобавок Кальмету удалось раздобыть несколько неосторожных любовных писем, которые Кайо написал своей второй жене Генриетте, когда она еще была замужем за другим мужчиной, и пригрозил опубликовать их. 16 марта Генриетта, как всегда прекрасно одетая, пришла в офис «Фигаро». Когда ее провели в кабинет Кальмета, она вынула из меховой муфты пистолет «Браунинг» и выпустила в него всю обойму. Сказав объятым ужасом сотрудникам: «Во Франции больше нет правосудия. Это единственное, что оставалось сделать», она стала спокойно ждать, когда ее арестуют за убийство. Суд над ней начался 20 июля. Восемь дней спустя, когда Австро-Венгрия объявила войну Сербии, присяжные оправдали ее на том основании, что она совершила преступление по страсти. Печальным последствием ее действий стало то, что муж, который вполне мог бы выступить в поддержку сдержанной политики Франции, когда Европа скатывалась к войне, был вынужден уйти из правительства в отставку[1671].

Ближе к концу июля новая проблема, вызревавшая на Балканах, стала перемещаться на первые полосы европейской прессы. На фондовых биржах стала нарастать тревога, когда распространились слухи о том, что Австро-Венгрия намерена решать проблему с Сербией при помощи силы, а Россия на этот раз полна решимости поддержать своего маленького союзника. Безусловно, люди думали, что кризис в конце концов разрешится, как разрешились и предыдущие кризисы. Ну, произойдет обмен несколькими дипломатическими нотами, может быть, начнутся даже военные приготовления в Австро-Венгрии и России как средство устрашения, но в конечном счете вмешаются другие державы и станут посредниками в решении проблемы, и армии останутся на местах. Священный союз Европы будет поддерживать мир, как он это делал столь долгое время. «Блеф, все блеф, – написал в 1912 г. министр иностранных дел Германии Кидерлен во время 1-й Балканской войны. – Я увижу это уже в третий раз: Альхесирас, Марокко – и теперь это. Только теперь каждый норовит превзойти другого в блефе. Война может начаться только в том случае, если кто-то окажется настолько бездонно глупым и будет блефовать настолько отчаянно, что не сможет остановиться, и ему придется стрелять. Я не считаю никого из нынешних государственных деятелей таким бараном»[1672]. Кидерлен не прожил достаточно долго, чтобы увидеть, как он ошибался. Его смерть, как и убийство эрцгерцога, и ножевая рана Распутина или вынужденная отставка Кайо, является еще одним примером роли случая в истории. Если бы Кидерлен занимал свою должность летом 1914 г., возможно, он оказался бы достаточно сильным, чтобы противостоять военным и убедить Бетмана и кайзера пойти по пути мира.

Кризис в июле 1914 г. изначально был создан безрассудством Сербии, мстительностью Австро-Венгрии и свободой действий – карт-бланш, – предоставленной ей Германией. Теперь пришла очередь стран Антанты сделать все возможное, чтобы либо предотвратить войну, либо, если она начнется, вести ее на условиях благоприятных для себя. В то время как многие исторические споры концентрировались на вопросе виновности в войне Германии, или Австро-Венгрии, или даже Сербии, другие возлагали вину на Антанту: на Францию – за проведение политики мести Германии, на Россию – за союз с Францией и поддержку Сербии или на Великобританию – за непризнание законных притязаний Германии на место под солнцем и большую долю мировых колоний или за недостаточно ясно выраженное намерение в начале кризиса вмешаться на стороне Франции и России. В то время как все эти вопросы завораживали и будут продолжать завораживать историков и политологов, нам, возможно, придется признать, что на них не может быть определенного ответа, потому что на каждый аргумент есть сильный контраргумент. Действительно ли Франция намеревалась отомстить Германии? Даже такие националисты, как Пуанкаре, смирились с утратой Эльзаса и Лотарингии и не были готовы идти на риск войны, чтобы вернуть эти провинции. Да, договор Франции с Россией заставил Германию почувствовать себя в окружении, но с французской и российской точки зрения этот договор был оборонительным и приходил в действие только в случае нападения Германии. (Однако, как часто бывает в международных отношениях, то, что является оборонительным с одной точки зрения, может казаться угрозой с другой, и именно таким Германия видела этот договор.) Насколько большую ответственность следует возложить на Россию за потворство сербскому национализму? Сазонову следовало бы сделать больше, чтобы держать под контролем своего посла Гартвига, но, несмотря на всю панславянскую риторику в националистических кругах, не все руководители России хотели прийти на защиту Сербии, если это означало риск разжигания другого крупного конфликта через столь непродолжительное время после катастрофического поражения в Русско-японской войне. Что касается Великобритании, то с ее изначальным заявлением о том, что она без колебаний будет воевать на стороне Франции, которое могло бы подействовать на Германию как сдерживающий фактор, не все ясно. Немецкие военные считали, что британский экспедиционный корпус можно не принимать в расчет, и надеялись одержать победу во Франции задолго до того, как в дело вступит морская держава. В любом случае Великобритания не смогла бы сделать такое заявление, прежде чем его одобрит кабинет министров, – а мнения в кабинете министров сильно разделились в отношении того, что делать в последние недели перед началом войны.