Читать книгу "Дом Ротшильдов. Пророки денег, 1798–1848 - Найл Фергюсон"

Весь XIX в. ни одна политическая фигура не рассматривалась Ротшильдами с большей степенью подозрительности, если не сказать презрения, чем Луи Наполеон. Отчасти все объяснялось его сомнительным прошлым — эскападами в Булони в 1836 г. и в Страсбурге в 1840 г., своеобразные книги и брошюры, любовница-англичанка — и овеянный дурной славой образ жизни, который он так и не оставил. Так, в апреле 1849 г. Энтони сообщал, что его тетя и дядя «питают отвращение к Л. Н. Они говорят, что он напивается каждую ночь и бог знает что еще делает». Его связь с миссис Говард также была предметом язвительных замечаний: по словам Энтони, Луи Наполеон хотел только одного: «много [денег], чтобы можно было спать с кем угодно и напиваться, когда хочется». Джеймс считал его «глупым ослом», но, будучи, как всегда, прагматиком, он готов был уже 16 января забыть о своей антипатии и поужинать с ним — всего через восемнадцать дней после того, как Луи Наполеон принял присягу президента республики. «Я не мог отказаться от его приглашения», — оправдывался он в письме племянникам. Более того, похоже, что он в виде предосторожности предоставил Луи Наполеону незадолго до выборов ссуду в 20 тысяч франков. Тем не менее ничто не напоминало 1830 г., когда Джеймс и Луи-Филипп перевели частные финансовые отношения в публичные и политические почти за одну ночь. Как только Луи Наполеон получил доступ к государственным средствам, Джеймс отключил ему кредит, приказав Энтони «больше не давать Наполеону денег, он не имеет у нас кредита… Я обещал ему 20 тысяч франков до того, как прошел его бюджет, но теперь он получает деньги от государства, поэтому я не хочу выкидывать наши деньги на ветер и… не дам ему больше ни пенни».

Его жена питала к Луи Наполеону еще более глубокую неприязнь, отчасти основанную на ее традиционной верности низложенной Орлеанской ветви семьи. Дизраэли вспоминал, как Бетти яростно нападала на Наполеона, «которого она ненавидела», при Маколее, который тщетно пытался убедить ее, что он может оказаться Августом по сравнению со своим дядей Юлием Цезарем. Его слова не произвели на нее никакого впечатления; Франция «барахтается между ничтожеством и головой, удушенной подрывным бесполезным меньшинством». Если победит Кавеньяк, произойдет «катастрофа», ибо он не продемонстрировал «ни безупречности, ни способности во власти». Но если победит Луи Наполеон, это будет «унижением», так как он «нелепое охвостье чудесного прошлого… политическое ничтожество, который не имеет иной ценности, кроме негативной власти, полированный социалист, который прячет грубость под притворством в приятной учтивости». Она предсказывала, что «роман» с ним Франции «может быть похож на счастливый любовный роман в начале книги; любовники в этом случае всегда в конце ненавидят друг друга или их насильственно разлучают». Его победа стала «несчастьем, распространяемым вокруг, которое объединяет разные и противоположные мнения и ведет к протесту против верхнего слоя страны». С самого начала она решила, что будет восстановлена «пародия на империю». До апреля 1849 г. она старалась держаться подальше от президентских приемов.

Однако куда больше Ротшильдов заботила вероятность того, что Луи Наполеон, подобно своему дяде, начнет вести экспансионистскую внешнюю политику, которая снова ввергнет Европу в общую войну. С середины 1848 г., когда взошла звезда Бонапарта, когда его избрали в палату депутатов, именно это соображение влияло на суждение Ротшильдов. Считая его союзником всех «друзей беспорядка и бесчинств», они решили, что его популярность сулит войну. Как выразился Джеймс, Луи Наполеон «потратит кругленькую сумму, чтобы добиться того, чтобы его сделали президентом, и, по моему мнению, — хотя я никогда не верил в войну, — положение сейчас выглядит мрачнее, потому что народу… придется… заняться войной. На бирже все ужасно мрачно, потому что предполагают, что рабочий класс… его поддержит, ведь он социалист и черпает поддержку в слоях простого народа… Я пытаюсь ликвидировать дела».

Хотя в последующие месяцы им пришлось пересмотреть такое суждение, они совсем не радовались росту его популярности и боялись, что он победит на президентских выборах, считая Кавеньяка «решительно лучше». Оба лагеря напрямую обращались к Джеймсу за поддержкой, но он говорил им, что, «поскольку он не француз, то скрывает все свое влияние в этом серьезном вопросе и не станет поддерживать ни одного из двух кандидатов, что он ждет, пока страна сама сделает выбор, и не станет выступать против любого президента, которого предпочтет большинство». Неофициально он ожидал, что Луи Наполеон победит Кавеньяка. Но он находил нового президента «скучным и напрочь лишенным харизмы», несмотря на то что тот льстиво попросил Джеймса «часто навещать его и завтракать с ним по утрам». Сразу после победы Бонапарта в декабре они с Бетти боялись возвращения к «июньским дням» и даже новой войны между Францией и Пруссией.

Такие опасения лишь усилились после заключения — что можно видеть уже в январе 1849 г., — что Луи Наполеон «не успокоится, пока не сделается императором, и для того, чтобы ему добиться успеха, достаточно будет голосов армии и крестьян». Джеймс не сомневался, что это будет «большой ошибкой». Первые месяцы 1849 г. он встревоженно следил за признаками «наглой» внешней политики Франции, которая могла подтвердить его предположения. Нестабильность в Италии как будто требовала от Франции вмешательства в том или ином виде. Выражаясь словами Джеймса, «вот какой вопрос больше всего нас интересует: будет у нас мир [или нет]». Каждая вспышка беспорядков в Париже как будто увеличивала вероятность того, что новое правительство сделало ставку на войну. «Все кончится войной, — предсказывал Джеймс 9 июня. — Мы в руках Божиих. У нас [не только] азиатская холера, [но и] холера политическая и финансовая… Не верю, что рентные бумаги вырастут».

Вот почему, осознав, что Наполеон собирается вмешаться в итальянские дела на стороне папы, — который вынужден был в ноябре бежать из Рима, — а не Римской республики, Ротшильды испытали долгожданное облегчение, хотя Энтони вначале не понимал, «как они могут посадить на трон папу, если у них здесь республика». Более того, продолжительные дебаты на эту тему означали, что последняя иностранная интервенция фактически положила конец революционному периоду. Первый удар был нанесен в марте после второй, решающей победы Австрии над Пьемонтом, за которой в мае последовала оккупация республиканской Тосканы. В апреле франкфуртским Ротшильдам еще раз пришлось собирать свои ценности, когда последняя волна народных беспорядков охватила юг Германии, однако позже их подавили совместными усилиями Пруссии, Саксонии и Ганновера. Как и прежде, Ротшильды почти ничего не могли поделать, лишь стояли в стороне и приветствовали победителей. Ансельм с воодушевлением приветствовал русскую интервенцию в Венгрии, понимая, что Виндишгрецу в одиночку не победить.

Только когда разгром различных анклавов революции стал бесспорным, Ротшильды всерьез задумались о возобновлении традиционной сферы кредитования. 4 июля Ансельм начал более позитивно отзываться об австрийском займе, а также побуждал Парижский дом оказать русской армии в Венгрии финансовую помощь. Кроме того, он участвовал в попытках стабилизировать австрийский обменный курс, серьезно ослабленный войной и приостановкой конвертации валюты на серебро. К середине сентября удалось разместить небольшой австрийский заем в виде эмиссии казначейских векселей на 71 млн гульденов; хотя почти все поглотил венский рынок, Амшель принял векселей на сумму около 22 млн и продал во Франкфурте.