Читать книгу "Убийство на Рождество. Для убийства есть мотив - Фрэнсис Дункан"

Возникшая в ее взгляде настороженность подсказала, что он затронул щекотливую тему, однако в этот момент музыка стихла и рядом возник Роджер Уинтон.

Мордекай Тремейн решил переключить внимание на Шарлотту и посмотрел по сторонам, собираясь пригласить ее на следующий танец. Трудно сказать, угадала ли мисс Грейм его намерение, однако быстрого взгляда на Джеральда Бичли оказалось достаточно, чтобы тот подоспел первым. Мордекай Тремейн улыбнулся. Шарлотта вызывала тем более острый интерес, чем яснее демонстрировала, что ей есть что скрывать. Побеседовать с ней, как только закончится вальс, ему не удалось. После короткого отсутствия в столовую вернулся Бенедикт Грейм, всем своим видом показывая, что собирается сделать важное объявление. Он остановился в центре комнаты и поднял руку, призывая к вниманию:

– Из деревни пришли исполнители рождественских гимнов. Пастор привел свой хор. Решил, что нам будет приятно послушать. Идея мне понравилась, и я пригласил их войти. Так что добро пожаловать на концерт.

Все направились в большую комнату и уселись напротив собравшихся возле елки артистов, тщетно пытавшихся скрыть волнение перед выступлением в «большом доме». Хотя прежние хозяева замка давным-давно покинули этот мир, дух благоговейного почтения не исчез бесследно. Певцы нервно откашливались, шаркали ногами, будто призрак феодальной власти внезапно напомнил о собственном величии. Только пастор сохранял безмятежное спокойствие. Седовласый, благодушный, сосредоточенный, он стоял перед хором, терпеливо ожидая, пока гости рассядутся. Кончики пальцев сжались в привычном жесте, с которым он каждое воскресенье слушал с кафедры старинной церкви, как прихожане поют последние строфы гимна, чтобы начать проповедь.

Мордекай Тремейн догадался, что рождественский хор стал естественным продолжением хора церковного. Он принялся считать разделившихся по голосам участников: дисканты, альты, басы. Сколько же их? Семь, восемь… певцы поменялись местами, и пришлось начать заново. За пианино села немолодая дама благородных пропорций. Вместе с пастором тринадцать человек… нет, кажется, четырнадцать…

Внезапно его внимание обострилось. В дальнем ряду, частично скрытое еловыми ветками, показалось знакомое лицо. Лицо того самого человека, который стоял возле дома в день приезда Тремейна. Лицо, неприятно удивившее выражением откровенной злобы. Совсем как Лорринг. Мысль явилась вслед за узнаванием и поразила очевидностью. Странно, что параллель возникла лишь сейчас. Сегодня днем профессор выглядел так, словно сердце его переполняла ненависть. Такое же выражение застыло на лице стоявшего у ворот человека. Почему? Что связывает известного ученого и деревенского хориста?

Кто-то выключил верхний свет, оставив только лампу на пианино. Пастор повернулся, поднял руку, и дама призвала к вниманию напряженным вводным аккордом. Первым прозвучал старинный рождественский гимн. Умиротворенная средневековая мелодия воспарила под благородными сводами замка. Душа Тремейна отозвалась на призыв к миру, радости и доброй воле.

И все же покой не приходил. Подобно закрывшим солнце тучам два злобных лица затмили сознание. Он внимательно посмотрел на незнакомца. Темнота защищала от встречного взгляда. Из дальнего ряда хора сам он наверняка казался светлым пятном, ничем не отличавшимся от других светлых пятен, обращенных в одном направлении. Однако наблюдение дало единственный результат: сейчас на лице хориста не было даже тени злобы. Он отбросил мирские мысли и полностью сосредоточился на прилежном, почти благоговейном, исполнении гимна.

В очередной раз Мордекай Тремейн спросил себя, не заставляет ли излишне богатое воображение видеть то, чего в действительности не существует. Человек обладал естественным смуглым оттенком кожи, придававшим лицу несколько мрачное выражение, не связанное с ходом мыслей. Все исполнители сняли верхнюю одежду. Сейчас, лишенный плотного пальто, сказочного зимнего пейзажа и сумеречного освещения, незнакомец уже не выглядел огромным. Несомненно, во время первой встречи он постарался защититься от холода и оттого показался значительно массивнее, чем был на самом деле.

Единственное, что сейчас напоминало о его размерах, – это голова: не настолько большая, чтобы вызвать удивление, но крупная и к тому же поставленная благородно и гордо. Подобную голову редко встретишь на плечах обычного сельского жителя.

Рассмотреть черты лица оказалось непросто, поскольку человек стоял во втором ряду, возле елки. Густые темные волосы, широкий нос, выразительный рот. Когда он поднимал голову, тусклое освещение в сочетании с тенью на подбородке создавало впечатление короткой заостренной бороды.

Во время звучания двух первых гимнов Мордекай Тремейн не отводил взгляда от темноволосого мужчины. Не приобрел ли он уверенность в себе? Не освободился ли от настороженности и не начал ли смотреть по сторонам, словно стараясь запомнить комнату? Или вел себя как обычный крестьянин, попавший в новую обстановку, но постепенно освоившийся и вернувшийся в состояние природного здорового любопытства?

Так и не получив удовлетворительного ответа, Мордекай Тремейн переключил внимание на других. Бенедикт Грейм испытывал блаженство и сидел, свободно откинувшись на спинку кресла. Дени Арден слушала затаив дыхание – хористы пели слаженно, их голоса гармонично соединялись под высоким сводом. Роджер Уинтон радовался за Дени. Реакция остальных варьировалась от вежливой скуки Розалинды Марш, прикрывавшей рот украшенными перстнями тонкими белыми пальцами, до откровенного неприятия профессора Лорринга, чье лицо отражало мучительную попытку вынести все это.

Тремейн медленно переводил взгляд с одного слушателя на другого. Остин Деламер пребывал в состоянии безмятежности. Сложив пухлые ручки на сытом животе, он растянулся в кресле и даже прикрыл глаза. Возможно, убаюкивающая мелодия навевала мысли государственной важности, однако внешние признаки доказывали иное.

За Деламером сидели Гарольд и Эвелин Напьер. Бесцветная, не поддающаяся конкретному описанию пара. Тремейн решил, что обоим супругам слегка за сорок. Муж выглядел полноватым безобидным персонажем, немного похожим на Деламера, но без налета величия. Жена представляла собой наделенную тихим голосом тень, когда-то симпатичную и до сих пор сохранившую скромную привлекательность. Ее отличала милая привычка перед ответом на вопрос обязательно смотреть на мужа в поисках одобрения и поддержки.

До сих пор Тремейн обменялся с Напьерами лишь несколькими фразами, а потому его пытливый ум пока не успел дать им четкое определение. Супруги давно жили в Шербруме, однако производили впечатление горожан, старавшихся приспособиться к деревне и все же испытывавших серьезные неудобства.

Эвелин Напьер не проявила желания обсуждать отношения с местными жителями. Впрочем, Тремейн признавал, что в данном вопросе воображение также могло завести его в ложном направлении. Сейчас, слушая рождественские песнопения, слегка поблекшая, с седыми прядями в когда-то каштановых волосах, миссис Напьер чем-то напоминала Шарлотту Грейм. В облике проглядывала та же скованность.

Во время первой беседы Мордекай Тремейн использовал избитый дебютный гамбит в виде замечания о красоте деревни Шербрум. Эвелин Напьер согласилась с готовностью и даже с энтузиазмом. Решив, что она родилась и выросла здесь, он продолжил удачно найденную тему: