Читать книгу "Момент перелома - Александр Михайловский"

«Трибуц» закладывает крутую циркуляцию, нацеливаясь носом на японские миноносцы. Дистанция, запредельная для местных, но вполне приемлемая для нас, тем более что «Новик» дотоптал последний миноносец из первого отряда и теперь разворачивается наперерез головному кораблю второго отряда. Теперь прямой путь к транспортам японцам закрыт и образовалась классическая картина «в два огня». Японцы бросаются врассыпную, и в море наблюдается настоящая «куча-мала». Причем бросаются они не наутек, а по-прежнему к конвоируемым транспортам. Ну вот хрен вам! Испытанное средство – зенитные над палубой, фугасные на контакт. Очереди по десять снарядов каждого вида накрывает тот миноносец, к которому явно не успевает «Новик». Кап-три Бондарь, как всегда, виртуоз и ювелир. Накрытие! Вздымаются водяные столбы, вспышки зенитных снарядов, бледные в свете дня, шапкой накрывают злосчастный миноносец. Летят во все стороны обломки от пары прямых попаданий, струи дыма из труб вдруг превращаются в жирную кляксу, и из черного облака, ковыляя, выползает нечто весьма отдаленно напоминающее боевой корабль. Еще одна очередь – и два последних японских миноносца с минимальными повреждениями бросаются в сторону Чемульпо. Пусть бегут; из реактивного бомбомета мы стреляли из центра дымовой завесы, так что они могли видеть не саму стрельбу, а только ее результат. А с пушками мы засветились еще у Порт-Артура. Было бы иначе – догнал бы и растоптал. Бог уберег от стрельбы по миноносцам «Кинжалом», а ведь был такой соблазн в самом начале. Пока «Новик» добивает подранков, наша помощь в этом деле ему не нужна; оглянемся и посмотрим, что там поделывает «Аскольд». А вот у Грамматчикова с Рейценштейном все в порядке – забытый «Хасидате» тонет и горит, а «Аскольд» прорезал японский кильватер, вклинившись между тонущей «Чиодой» и почти потерявшей ход «Мацусимой». Сейчас против восьми его шестидюймовок у «Мацусимы» только два погонных орудия в сто двадцать миллиметров, да и те, судя по той груде металлолома, в которую превратилась ее носовая часть, совершенно небоеспособны. А дистанция абсолютно пистолетная – кабельтова три, и русские комендоры безнаказанно посылают в японца снаряд за снарядом в беглом темпе, и, что самое удивительное – некоторые снаряды даже рвутся. Ну да, раз снаряды идут вдоль корпуса, даже самая тугая трубка успеет догореть и инициировать подрыв снаряда. Короче, к этому котенку тоже пришел песец. «Мацусима» так и ушел носом под воду, не сумев даже развернуться к «Аскольду» бортом, чтобы огрызнуться напоследок.

И наступила тишина. Как там у Лермонтова? «Тогда считать мы стали раны, товарищей павших считать…» Примерно так. Результат: Потоплено четыре японских крейсера (правда, устаревших) и шесть миноносцев. «Аскольд» выпустил сто двадцать семь шестидюймовых снарядов и девяносто пять трехдюймовых, в ответ получил четыре попадания сто двадцать миллиметров и Бог знает сколько дырок от бронебойных диаметром в сорок семь миллиметров. Убито четыре матроса, ранен один офицер и восемь матросов. Точка. «Новик» отделался пятью трехдюймовыми надводными пробоинами и десятком сорокасемимиллиметровых. Убитых нет, ранены трое. «Трибуц» повреждений и потерь в личном составе не имеет. О чем и было доложено на Элиоты, а также, минуя штаб флота, Макарову с Алексеевым, которые на «Петропавловске» переместились на внешний рейд Порт-Артура. К докладу были добавлены мои матюги по поводу необходимости чистки шпионских авгиевых конюшен в Порт-Артуре. Шутки шутками, но попались бы так только «Аскольд» с «Новиком» – избили бы их как отбивную…

27 марта 1904 года 11:55 по местному времени. острова Эллиота, БДК «Николай Вилков»

Писатель и журналист, Джон Гриффит Чейни, он же Джек Лондон.

Она каждый день ищет встречи со мной. Увидев меня, улыбается, и мне кажется, что она больше никому так не улыбается – да нет, я просто уверен в этом. Удивительно, как меняется при этом ее лицо. Вот только что оно было обычным – и вдруг чудесным образом преображается, словно тусклый и блеклый дагерротип вдруг обрел четкость и яркость цветного портрета.

Мы встречаемся на палубе; именно там, где привольно гуляет морской соленый ветер, я люблю предаваться раздумьям. Глядя на эту женщину, слушая ее голос, старательно выговаривающий английские фразы, я вполне отчетливо представляю ее прошлую жизнь, полную душевных терзаний и личных трагедий, с которыми, впрочем, она справлялась вполне достойно. Эти переживания наложили отпечаток на ее лицо – но нет, не в виде морщинок и прочих возрастных проявлений. Что-то в глазах, в изломе бровей, в изгибе губ, в ее удивительной манере задумчиво хмуриться, когда она подбирает слова… Однако для моего опытного взора несомненно, что совсем недавно она пережила нечто наподобие внутреннего перерождения. И думаю, что не ошибусь, если предположу, что толчком к этому перерождению стало попадание в прошлое… Есть в ее открытости нечто такое, что свойственно человеку, который вышел на улицу после долгого вынужденного сидения дома – когда он словно заново знакомится с этим миром, с людьми, с самим собой в контексте всего окружающего… И это, несомненно, привлекает, как привлекает нас все живое и естественное, изменяющееся, полное тайн и загадок, находящееся в стадии своего бурного развития, исполненное незамутненной радости от полного сюрпризов бытия…

Ее имя мне почему-то трудно выговорить. У меня все время получалось «Аила» или «Алила», и каждый раз это приводило ее в восторг. Я же испытывал некоторое удивление – обычно людям не очень нравится, когда коверкают их имена.

– Знаешь, Джек, мне очень нравится, когда ты называешь меня Алилой… – сказала она однажды. – Это имя похоже на гавайское. Пожалуйста, называй меня так…

– Ладно, Алила, – ответил я и мы, переглянувшись, весело засмеялись.

В ее обществе я чувствую себя свободно, а восхищение в ее глазах делает меня счастливым. Она говорит мне очень много приятных слов. Она хвалит меня как писателя. Рассказывает, как, будучи подростком, засыпала с моей книгой в руках… Столько восторженных комплиментов моему творчеству я не слышал еще ни от кого.

Алила – мой друг, искренний и настоящий. Хотя иногда мне кажется, что она немного влюблена в меня… Впрочем, как раз в этом я не могу быть точно уверен. Но, по крайней мере, у нее нет любовника среди окружающих ее мужчин, она свободна в своем выборе.

Честно сказать, не припомню, чтобы с женщинами мне удавалось просто дружить. А с некоторых пор (с тех самых, когда я стал знаменитым), у меня появилась целая армия поклонниц, мечтающих хотя бы на одну ночь заполучить меня в свои объятия. Они пишут мне письма и признаются в любви, восхищаясь моим творчеством. Но я никогда не был ловеласом, хотя упорные сплетни утверждают обратное. И мне всегда было просто приятно пообщаться с интересной женщиной, не видя в ее глазах откровенного призыва.

Потому-то мне так легко с Алилой – она по-дружески относится ко мне, и если где-то в глубине естества и испытывает некоторое влечение, оно отнюдь не является ее ведущим побуждением и никак не влияет на наше доброе общение. Впрочем, такое свойство мне всегда нравилось во взрослых женщинах.

Она все время стремится сделать мне приятное – и порой мне даже становится неловко. Она дарит мне подарки – милые пустяки, которые в их мире стоили несколько центов, а для меня являются уникальными сувенирами… Особенно я был тронут, когда она подарила мне так называемую «шариковую ручку» – удивительный, гениальный в своей простоте прибор. И вот сейчас, когда я пишу эти строки именно этой удивительной ручкой – я не могу не воспеть свою дорогую Алилу, встреч с которой жду, потому что она приносит с собой ощущение свежего ветра и звонкой радости… Когда я вижу издалека ее пылающие волосы, развевающиеся на ветру, я сразу поднимаюсь ей навстречу, машу рукой – словом, веду себя почти как пес, завидевший любимую хозяйку.