Читать книгу "Мой друг, покойник - Жан Рэй"

— Хозяин, это колышется догорающее пламя свечи.

— Хорошо, хорошо, всё это только тени. Мириам, тени надо любить. Они ничего не делают и ничего не стоят. Темноту надо любить, Мириам, ибо она не ест, не кричит, не светится…

О чем я говорил? Ах, да!.. История этих часов. Я просто влюбился в этот странный шедевр, Мириам. Я просил Гильмахера продать мне часы по дружеской цене. Да что об этом говорить? О, Авраам! Я никогда не видел столь свирепого лица, чем у этого безумца, в ответ на мое робкое предложение.

И тогда мне в голову пришла мысль, одна из лучших мыслей, что посылает нам Господь: я одолжил ему денег, много денег, и он не смог их мне отдать.

— И тогда вы добились конфискации этой механики, хозяин.

— Именно так, Мириам! Это был честный и справедливый суд, и это чудо стало моим.

— Ваше право, хозяин.

— Клянусь Ветхим Заветом, именно так, Мириам, но Гильмахер не был честным, поскольку его механика была несовершенной.

— Это пустяк, хозяин.

— Конечно, часы показывали приливы и отливы, времена года, святые праздники, исполняли красивые псалмы. Лунные затмения они отмечали странными огнями, которые зажигались и гасли неведомо каким чудом. Но никогда полночь и смертельный жест скелета не приходились на точный час.

— Это так, мой хозяин. Полночь они отбивают с опозданием на двадцать минут.

— Гильмахер странно скривился, когда я сказал ему, что его долг — отрегулировать часы. Он мне наговорил кучу неприятных слов.

— Двадцать минут первого ночи! — воскликнул он. — Двадцать минут первого ночи! Невозможно что-либо изменить! Этот час единственный в своем роде! Двадцать минут первого ночи!

— Хозяин, так говорят несчастные, которые продали душу Князю Тьмы! Быть может, Гильмахер подписал договор с ним в двадцать минут первого ночи?

— Глупости, Мириам, ерунда и трепотня.

Правда, одна вещь очень странная. Гильмахер умер год назад точно в двадцать минут первого ночи! Было ли это самоубийством?

— Нет, хозяин. Он сидел среди своих родных, потом вдруг встал с криком: «Час настал!», расхохотался и рухнул мертвым. Было двадцать минут первого ночи!

— Странная вещь, Мириам. С этого дня часы идут верно, но ни одно из механических чудес не случается. Только в двадцать минут первого ночи они начинают смеяться!

— Последняя шутка Гильмахера.

— По мне, мрачный фарс, который он мне устроил. Он отрегулировал свою таинственную машину, чтобы привычная механическая игра прекратилась, заменив ее отвратительным смехом в тот точный час, когда он покончил с собой.

— Хозяин, свеча вот-вот погаснет.

— Забудь, Мириам… Уже почти двадцать минут первого ночи. Скоро отправимся спать… Часы уже высотой с человека, а в ширину словно шкаф и занимают всю стену… О, что это такое?..

— Свеча погасла, хозяин.

— Действительно. Какая темная ночь, Мириам! И этот шум, эта буря?

— Да, снежная метель…

— Нет, это не…

— Я хорошо слышу, хозяин: сквозь рев бури слышится вой собаки.

— Да, всех собак надо поубивать.

— Хозяин, собаки видят души мертвых, которых уносит буря.

— Глупости! Болтовня! Мириам, слышишь…

— Час настал, хозяин. Сейчас двадцать минут первого… Часы начнут смеяться… Как темно… темно…

— Мириам, это не тот шум… Господи, удары о железную нишу… Фронтон открывается…

— Хозяин, это скелет… Я вспоминаю эти удары… Мне страшно!

— Страшно? Ну, нет! Механика больше не смеется. Нам возвращена игра живых кукол! Старик Гильмахер приготовил мне сюрприз. Мое сердце радуется, Мириам!

— Какой ужасный стук, хозяин…

— Это шестеренки… Железо, сталь… Как темно, но я хочу руками пощупать возвратившееся чудо!

— Хозяин, не подходите!..

— Дура! Я чувствую… Ниша открылась, оттуда показывается рука… На помощь!.. Мириам!.. Она меня душит, эта железная рука!.. Обе руки!.. Она меня душит, эта железная рука!.. Две руки!.. Скелет!.. Демон… Я умираю!.. На помощь!.. На по…

Белый зверь

Наверное, пришел черед поведать сокровенное. Тамарин, стоящий десять или двенадцать миллионов, молча слушал рассказы о тысяче и одном приключении, истинном или вымышленном, которыми делятся в час отдыха за сигарой и выпивкой.

Он вдруг заговорил хрипловатым голосом, и речь его перебивалась глубоким грудным кашлем, словно ему было трудно рассказывать нам свою историю.

— Вы думаете, что я заработал свое состояние на приисках Клондайка?

Конечно, я жил в этом белом аду среди снегов Крайнего Севера. В Доусоне я в драке получил удар ножом. Я видел смерть своих компаньонов во время яростного снежного урагана на перевале Чилкут. Я едва не погиб во время ледохода на Юконе. Я ощутил великое белое безмолвие, я видел в тумане призрачных карибу.

Я даже нашел там золото, которое оставил в руках танцовщиц, держателей баров и игроков.

Но свое состояние я сделал здесь, по соседству, где-то в районе Арденн…

* * *

Из своих путешествий я вынес стойкое отвращение к городам. И когда на четвертой странице одной провинциальной газетенки прочел объявление, что посреди лесных угодий продается маленькое поместье, я не стал откладывать дело в долгий ящик и тут же приехал на место.

У меня было немного денег — очень мало! — но с помощью дьявольской операции по страхованию жизни и сдачи в залог подписных акций, я стал владельцем отвратительной маленькой фермы с домом из серого камня, который стоял посреди леса, и двух гектаров заросшей кустарником земли, прилегавшей к огромной скале, покрытой лишайником. У ее подножия бил чистый источник ледяной воды.

Хотя цена была до смешного низкой, нотариус, человек честный, предупредил меня, что сделку удачной не назовешь, поскольку поместье не принесет ни гроша дохода.

Я всё же приобрел ферму, и, когда я поставил подпись в самом низу документа, сутяга пожал плечами, произнеся лапидарные слова Понтия Пилата.

Но я не был несчастлив. Мощный голос ветра в ветвях деревьев, невидимый бег мелких животных в кустарнике, капель клепсидры моего источника — всё это создавало вокруг меня напряженную жизнь в одиночестве, которая наделяет смелых мужеством, а они, в свою очередь, расплачиваются собственным существованием.

Я питался превосходным голубиным рагу с темными боровиками. В дни пира варил по таинственным древним индейским рецептам великолепных форелей, которых ловил в бурных горных потоках в тени громадных скал.

Если приходилось голодать, я пробовал тощее и горькое мясо соек и пил питательный бульон из ворон.