Читать книгу "Мысли, которые нас выбирают. Почему одних захватывает безумие, а других вдохновение - Дэвид Кесслер"

Более двадцати стихотворений Секстон посвящены желанию или, возможно, необходимости умереть. Многие критиковали поэзию Секстон за слишком откровенное следование моде на исповедь, характерной для Америки середины века. На самом деле стихи часто звучат так, словно поэтесса разговаривает с психотерапевтом. Стихотворение «С желанием смерти» написано в форме письма к доктору Орне: Секстон пытается объяснить свои самые мрачные размышления, которые скрываются под поверхностью повседневной жизни. Отвечая на недоверие врача к ее отчаянию и безысходности, на его тщетные попытки разбудить в ней волю к жизни, Секстон прослеживает путь своего собственного стремления к самоубийству:

Раз ты спросил, большинство дней я уже и не вспомню.Хожу в своей одежде, жизнь плывет мимо.Пока не проснется невыразимая жажда[10].

В этом стихотворении ритмы страсти, подъем и спад сексуального желания становятся метафорой для ее изначального стремления к смерти.

Для разума, столь глубоко поглощенного собственной болью, вопрос почему значит меньше, чем как. В стихотворении «С желанием смерти» Секстон настаивает, что самоубийство обладает «особым наречием»: «Как плотникам, им интересно знать – как. / И никогда они не спросят – зачем». Она поглощена механикой смерти, а именно тем моментом, когда бремя жизни растворяется в небытии:

В своих раздумьях отяжелевшая,с телом теплее воды или масла,я покоилась, пуская слюну изо рта.Сжечь все нутро, что клокочет под языком! —такая мысль становится страстью.Смерть – печальная кость; побитая, скажешь,и все же она ждет меня долгими годами,чтобы нежно залатать мою старую рану,выпустить дыхание из жалкой тюрьмы.

Самоубийство становится противоестественно рациональным выходом, когда эмоциональная боль слишком велика, чтобы ее можно было перенести. Но как Секстон попала в клетку этой «жалкой тюрьмы», где иррациональное кажется столь притягательным?

Врачи используют термин «нервный срыв», чтобы описать сопровождающуюся неадекватным поведением острую эмоциональную реакцию на фоне длительного периода тяжелого психологического или эмоционального страдания. Это значит, что человек в некотором смысле похож на мотоцикл или стиральную машину: детали могут изнашиваться или ржаветь; тех, кто переживает нервный срыв, можно, по крайней мере в теории, отремонтировать. Однако для Секстон обещание восстановления было неубедительным.

Хотя у нее случались приступы мании и депрессии в подростковом возрасте, представляется, что ее первый «нервный срыв» был вызван повседневными заботами о детях. Когда ее дочь заболела крупом, Энн провела целую ночь, убежденная, что девочка почти умирает. Страх за безопасность своих детей скоро превратится в боязнь повредить им. В последующие годы Энн страдала от все более разрушительных перепадов настроения и – между всплесками литературной деятельности – проводила многие месяцы в психиатрических отделениях.

Из записей Секстон, относящихся к этому периоду, видно, что она день за днем погружается в пучину боли: «Кажется, что нет ничего стоящего – я ходила по комнатам, пытаясь думать о том, что нужно сделать: какое-то время я буду что-то делать, печь печенья или чистить ванную, убирать кровати, отвечать на телефонные звонки, – но все это время во мне бурлит жуткая энергия… Я сижу в кресле, и пытаюсь читать журнал, и накручиваю волосы, пока они не превратятся в локоны, – и когда я прохожу мимо зеркала, то смотрю на себя, беру гребень и расчесываюсь… Потом я хожу туда-сюда по комнате – вперед и назад, и чувствую себя тигром в клетке».

То, что начинается как безразличие и замешательство, набирает ужасную силу, а разум Секстон полностью обращается вглубь себя, отворачивается от мира печений, телефонных звонков, журналов, который перестает существовать. Затем разум поэтессы на время успокаивается, что позволяет ей маскировать свое состояние, свою боль шутками: «Что ж, я не собираюсь убивать себя в кабинете доктора, у него очень красивый ковер».

Постепенно самоубийство стало радикальной формой перестройки себя, единственным способом, который позволял Энн Секстон контролировать свой заблудившийся разум: «Как будто я думаю убить кого-то еще, но этот кто-то – я сама». Когда психотерапевт спросил ее, на что была бы похожа смерть, она описала уютную, пасторальную картину: «Весна. Тепло. Листья».

Стихи часто звучат так, словно поэтесса разговаривает с психотерапевтом.

Но для Секстон дороги к смерти не были одинаковыми. На самом деле доктор Орне удивился, когда узнал, что она ужасно боится летать, и особенно – двигателей самолета. Почему тот, кто так сильно хочет себя убить, страшится умереть в авиакатастрофе?

В размеренных, гортанных интонациях жительницы Новой Англии середины века Секстон размышляет над своим болезненным ужасом перед «этими огромными сильными моторами, которые могут поднять невообразимый вес с земли и нести его в небе». Ее голос достигает высшей точки:

– Эта тяжелая вещь, знаете ли, может быть поднята только огромной силой, и если эта сила ослабнет…

Орне не растерялся:

– Вы же все время говорите мне, что хотите умереть.

– Не так, – ответила она. Только управляя собственной смертью – ее временем, ее исполнением, Секстон могла получить, в некоторой степени, контроль над своей жизнью.

– Почему вы боитесь такой смерти? Вы знаете, приняв снотворное, вы точно так же умрете.

Но Секстон мысленно уже покинула кабинет врача и воспарила в воздух:

– И вот мы взлетаем… и я слышу, как мотор останавливается. И наступает тишина.

Угроза

История Шарлотты

– В самом начале моей работы я бы никогда не призналась, что боюсь своих учеников, – рассказывает Шарлотта.

Мы разговаривали о том, каким был ее первый опыт работы учителем. Она начала работать спустя всего месяц после окончания колледжа. После того как на первых курсах Шарлотта погрузилась в море американской литературы и решила, что будет преподавать английский язык. Ее куратор была молода; она давала задания и графики их выполнения, но никогда не обсуждала литературу со своими студентами.

– Я удивлялась, читала ли она вообще те книги, которые вносила в список для чтения, – пожимает плечами Шарлотта.

В конце концов Шарлотта решила, что хочет научить подростков размышлять о жизни через чтение книг и анализ характеров персонажей. Даже теперь, имея за спиной пятнадцатилетний опыт преподавания, она больше всего любит именно этот аспект работы учителя.

Шарлотта переживала, что ей не хватает мудрости – или солидности – авторитетного учителя:

– Я много думаю о коллегах, с которыми в молодости разделяла тревогу и беспокойство первых лет работы в качестве учителя: тогдашние ученики могли бы посмеяться над нашей неопытностью и отсутствием авторитета. В двадцать два года я была всего на несколько лет старше учеников выпускных классов, которых встречала в коридорах школы.