Читать книгу "Дикие истории. Дневник настоящего мужика - Тимофей Баженов"

Полеты во сне и наяву

А наутро нас разбудил вертолет. Но прилетел он не за детьми тундры, а за нами — детьми каменных джунглей. Это был Ми-2.

Ми-2 — один из моих любимых вертолетов. Он не такой громоздкий, как «восьмерка» (Ми-8). В нем удобно сидеть. К пилотам близко. И даже можно разговаривать, крича в ухо друг другу.

С сортирами там беда. Они конструкцией не предусмотрены. Но в «восьмерке» можно пойти к задней аппарели и там все сделать в жестяную банку из-под сливового джема. А в «двойке» так нельзя. Места мало.

Вертолетчики оказались отличными ребятами. Красавцы. Афганцы. Они возили нас по-над тундрой. Часы налета не лимитировались, и горючее тоже. Им нравилось с нами, и нам было хорошо.

Но чем ближе мы узнавали наших новых друзей, тем страшнее нам было садиться в вертолет. Вертолетчики, напротив, были уверены в том, что мы теперь ничего не боимся, так же как и они. Но это было не так. Мы скрывали страх. А бояться было чего.

* * *

Начиналось все невинно. Мы видели, что пилоты то и дело выглядывали в иллюминаторы и отдавали честь в пустоту. Мне стало интересно, что это за странные жесты, и я надел наушники, которые применяют для внутренних переговоров в ревущем вертолете. Уже через минуту пилоты снова подтянулись, обмахнули руками робы, выглянули в окно и вскинули руки к воображаемым козырькам.

— Здравия желаю, Петр Иванович! — послышалось через технические шумы и щелканье в шлемофоне.

Я нажал переговорник и спросил, с кем они разговаривают.

— С нашими погибшими товарищами, — ответил капитан.

Я выглянул в окно и разглядел лежащие в тундре обломки Ми-8. Они были почти скрыты растительностью, но следы страшной аварии были налицо. Обугленный хвост винтокрылой машины лежал чуть поодаль от изувеченной, закопченной кабины. За час полета мы отдавали честь еще раза четыре. Это наводило на тревожные мысли. Ночевали мы всегда на вертолетной площадке в тундре. Очень далеко от населенных пунктов и стойбищ. Это был засыпанный гравием квадрат с конусом-ветроуказателем. Рядом с площадкой стояли две бытовки — два балка, как здесь говорят. Они были очень старыми. Обшиты рубероидом. Летчики спали в одном, а мы в другом. По вечерам мы, конечно, пили, а утром завтракали и заводили моторы.

«Утр», когда к нам пришел страх, ничем не отличался от других. Мы взлетели. Машина шла низко, и было видно, как от нашего вертолета во все стороны разбегаются зайцы. Многие уже поменяли шубки на летние, но большинство — белые. Их были тысячи. Они сидели во мху прижав ушки, а когда вертолет равнялся с ними — начинали свой неистовый бег. В шлемофоне щелкнуло:

— Говорит командир! Сейчас мы вам покажем, как у нас на северах зайца добывают!

Я почуял недоброе, но связь отключилась. Турбины взревели, как в последний раз. Машина повела себя непривычно. До этого я чувствовал такое лишь раз, на войне, когда после эвакуации, уже с нами на борту, боевой вертолет обрабатывал квадрат, откуда нас забрали. Нос вертолета наклонился. Я спешно накинул привязной ремень. Ровный рокот винта стал отрывистым и громким. Турбины сосали воздух с такой силой, что, кажется, поток рвал клепки из алюминиевой крыши. Скорость относительно земли возрастала кратно. Мы стремительно теряли высоту и одновременно заходили на вираж с огромным креном влево и тангажем на нос. У самой земли машина вдруг резко стала уходить вправо и вверх. Я не сразу понял, что так и было задумано. Лица летчиков озарялись безмятежным счастьем.

Щелкнул переговорник:

— Чуть не зашиб! Ща на втором кругу точно зашибу! — почти кричал счастливый командир.

Машина с ревом понеслась в небеса. Там мы сделали ловкую горку и по спирали с очень малым радиусом ринулись к земле. Зайцы прыснули в разные стороны.

— Не уйдешь, сука! — захлебываясь от восторга атаки, шипел шлемофон…

Вертолет несся почти вертикально, задрав хвост. Вдоль земли. По иллюминаторам заколотили ошметки срубленных кустов.

— Уходим выше, — спокойно сказал второй пилот. — Тангаж опасный. По рельефу через триста метров возвышение.

— Фигня! — сказал командир. — Успеваю! Зашибу!

Мы поняли, что он охотился. Хотел зашибить зайца лопастью. Я молился. И мои мольбы были услышаны. Вертолет гонялся за зайцами еще минут сорок. Но, видимо, оттого, что охотились сразу за несколькими, не убили ни одного.

После съемок, уже к вечеру, вернулись домой. Выпили, конечно. Во время ужина я попросил не повторять охоту. Летчики наслаждались нашим страхом. Мы уважали их.

Утром нам предстояла дальняя дорога. Винты работали ровно, на приличной высоте и с немалой скоростью мы ехали над ровной как стол тундрой. В целом ничего особенного. Я даже на какое-то время уснул. Наушники с тангентой за ненадобностью покоились у меня на коленях. Разбудил коллега, жестами стал показывать, что надо надеть гарнитуру. Глаза телевизионщика округлились от страха. Я понял, что назревает очередное испытание. В наушниках кипела жизнь.

— Скучно, блин!

— Сам засыпаю, на приеме…

— Первый, давай Афган?

— Не принял… Повтори…

— Давай, как будто это река Пяндж, на приеме…

— Давай, ручей — ущелье…

Я все понял… Мальчишки… Они играли в Афганистан. Им было скучно лететь над слишком ровным местом.

Мы выглянули в иллюминаторы и оценивающе осмотрели извилистую голубую ленточку воды внизу.

— Принял… Выполняю… Левый, вниз, крен сорок…

Я накинул ремень. Турбина засвистела предсмертным воем.

— Есть сорок…

— Сорок пять…

— Есть сорок пять…

— Доворот на сто восемьдесят…

— Есть доворот.

Мы снизились так, что колеса коснулись воды в ручье.

— А теперь серьезно! Духи кругом! Правая стена девяносто! Левая шестьдесят! На сорока пяти метрах занос влево разрешаю.

— Принял!

— Как? С обстрелом будем? Или санрейс?

— С обстрелом, конечно… Ссыкунов нет…

Командир покосился на нас.

Вертолет опять опустил нос. Брызги от ручья окатили лобовые стекла, бешено заработали дворники. Мы с ревом помчались по извилистому руслу. Пилоты наслаждались. Ручей для них стал ущельем. Вокруг громоздились воображаемые скалы. Команды сыпались как комментарии футбольного обозревателя. Машина работала идеально. Время от времени воображаемые духи стреляли по нам воображаемыми ракетами. Мы отстреливали воображаемые теплушки. Тормозили. Возвращались и давали воображаемым пулеметчикам подавить огневые точки. Уходили от огня, ныряли и поднимались, огибая воображаемые уступы. Короче… жуть.

Если вас ударить в глаз, вы, конечно, вскрикнете, раз ударить, два ударить, а потом привыкнете. Так случилось и с нами. К вечеру мы уже не боялись ничего. Пилоты потеряли к нам всякий интерес. На завтра был назначен выходной. Мы решили лететь купаться. И я сменил трусы и вытер руки об штаны.