Читать книгу "Проклятие безумной царевны - Елена Арсеньева"

Я словно выслушала смертный приговор себе и своей любви. Ни на одно мгновение не закралась в мое сознание самодовольная мысль, что эти вырезки напоминали ему обо мне. Нет, это я напоминала ему о ней! Не в меня – в нее, в царевну, был он влюблен, не мной – ею, царевной, владел сегодня ночью, вдавливая своим телом в траву, потому и выкрикнул не мое, а ее, царевны, имя в пароксизме телесного блаженства.

А потом сбежал. Может быть, устыдился того, что я узнала его тайну? Но возможно, он не отдавал себе отчет в это мгновение, не понимал, что кричит, а от меня ушел просто потому, что я ему была больше не нужна?

Я сыграла свою подневольную роль.

Я вдруг вспомнила себя девочкой, помешанной на своем сходстве с царевной Анастасией, на каких-то болезненных, опасных «воспоминаниях» о том, чего никогда не происходило. Со временем я уверовала в то, что это был род душевной болезни. Уж не заразился ли ею и Инсаров?! Или я наговариваю на него? Или я ошибаюсь?

Кто знает, может быть, я усомнилась бы в своей мучительной догадке, если бы вместе с фотографиями не выпала из конверта еще одна газетная вырезка – относительно свежая по сравнению с остальными. Это была сухая заметка о том, что Временным правительством принято решение перевести бывшего царя Николая Романова и его семью в Тобольск.

В Тобольск! Так вот откуда взялся его новый псевдоним! Он Тобольский, потому что Анастасия теперь будет жить в Тобольске!

Нет, к несчастью, я не ошиблась.

* * *

Не понимаю, как я пережила следующий день. Мама перепугалась до истерического состояния, когда обнаружила, что «нашего спасителя» нет.

– Он ведь обещал нас стеречь! – плаксиво восклицала она. – И бросил! Как это неблагородно, как безответственно! А если бы грабители где-нибудь поблизости затаились и подкарауливали, дожидаясь, когда он уйдет, а потом вернулись бы? Они ведь видели деньги, драгоценности, у них глаза теперь разгорелись! Обязательно следующей ночью нагрянут! Мы должны немедленно уезжать!

С этим я была согласна. Мы начали укладывать вещи. Решили забрать, что сможем унести, а завтра пусть приедет отец с балагулой – так в Одессе называли извозчиков – и увезет варенье из погреба.

Когда уже тащились с узлами на 16-ю станцию, я наконец решилась спросить:

– Мама, а что такое ты сказала, когда эти мерзавцы разорвали жакет? Что значит – «мы это получили за Надю»?

Она беспомощно взглянула на меня и вдруг залилась слезами:

– Что за ерунда? Мы ничего за тебя не получили! С чего бы вдруг? И вообще – не помню, что говорила, я в ту минуту была не в себе!

Она продолжала жалобно всхлипывать и выглядела тем более беспомощно, что руки у нее были заняты и она не могла вытереть глаза. Я больше не приставала с этим вопросом, хотя он раздразнил мое любопытство и, возможно, я к нему вернулась бы, если бы то, что произошло ночью между мной и Ин… вернее, Тобольским (никогда в жизни не смогу его снова назвать Инсаровым!), не терзало меня болью душевной и телесной, и эта боль была сильнее моего любопытства.

Отец, вернувшись вечером из депо, был потрясен, увидев нас. Мама стала описывать происходящее, но у нее началась истерика, к ней пришлось позвать врача. Ночью мы почти не спали, еще и потому, что грянула вдруг страшнейшая гроза – такой мы еще в жизни не видели. Конечно, в Нижнем грозы не раз случались, и даже сильные ливни разражались, однако такого светопреставления видеть не приходилось. Срывало крыши, упало несколько деревьев, размыло трамвайные пути…

– Как бы наш домишко на Большом Фонтане не унесло в море! – забеспокоился отец – и как в воду глядел. Сам домишко, правда, устоял, однако грандиозный оползень унес в море часть берега с двумя соседскими домами и нашим погребом… вместе с хранившимся в нем вареньем, на приготовление которого мы с мамой убили столько сил. Огромная шелковица, стоявшая у наших ворот, упала, проломив крышу, а рухнувшие балки придавили комнату, где мы обычно спали. И если бы мы не сорвались в город…

– Да нам еще спасибо надо сказать этим грабителям, которые вас так напугали! – воскликнул отец, когда мы с ним увидели это разрушение, приехав на извозчике на Большой Фонтан. – Страшно представить, что могло случиться. Вы бы погибли!

Я кивнула. Мне почему-то не было страшно. Я подумала, что было нечто судьбоносное в этой грозе, которая уничтожила и дом, куда ворвался Тобольский, чтобы спасти меня, и сад, где он овладел «царевной Анастасией», уничтожив меня.

Мама иногда заводила разговоры о «нашем спасителе», о том, что его надо бы найти и отблагодарить, однако я только пожимала плечами: мол, где же его искать в неразберихе, воцарившейся в Одессе и в мире?

Центральная рада[15], которой формально принадлежала власть, не могла остановить грабежи, которыми терроризировали город анархисты и дезертиры.

Отец раздобыл ружье и револьвер. Показал мне, как стрелять. Думаю, я не решилась бы спустить курок, да и, даже решившись, не попала бы в цель, но хотя бы научилась держать оружие правильно и создавать впечатление, будто знаю, что с ним делать. Однако нас не трогали, хотя две квартиры в нашем доме были обчищены полностью.

Настал сентябрь, и я пошла в гимназию. Правда, закончить ее мне так и не удалось: город буквально сотрясали перестрелки между отрядами дезертиров, растерянной одесской милицией, гайдамаками[16] – сторонниками Центральной рады, бандами анархистов, налетчиками с Молдаванки… После того как в уличной перестрелке была убита шальной пулей одна девочка из нашей гимназии, мне ходить туда запретили, тем более что она находилась довольно далеко от дома.

Время было и скучное, и страшное в одно и то же время. Спасали только книги, которые я брала у соседа, профессора университета, ранее называвшегося Императорским Новороссийским, а теперь просто Новороссийским университетом. Ни Вирку, ни ее приятелей из Союза молодежи я не видела, однако профессор общался со своими студентами, которые отлично знали о том, что происходило в городе, и пересказывали ему новости. От него я узнала, что в начале октября в город прибыла лидер левых эсеров Мария Спиридонова и призвала одесситов не подчиняться власти Временного правительства. Это звучало странно, потому что никто этой власти и без ее призывов не подчинялся.