Читать книгу "Ольга - Бернхард Шлинк"

В подобной ситуации иногда выручают дед с бабушкой, они спокойнее, чем родители, на них не возложены задачи и ответственность воспитателей, да и жизненный опыт научил их, что подростковые конфликты со временем проходят и не стоит из-за них волноваться. Но мои дед и бабушка жили далеко. Зато фройляйн Ринке, когда приезжала к нам, всегда была готова отложить в сторону шитье и сочувственно выслушать меня. По поводу курения, спиртного и джинсов она с улыбкой качала головой. Мои тогдашние суждения о политике ей наверняка казались незрелыми, однако она слушала меня серьезно, и не только потому, что она голосовала не за Аденауэра, а за Олленхауэра[21] и, уже выйдя на пенсию, вступила в профсоюз, – просто, в отличие от моего отца, она не считала, что мир пятидесятых годов очень уж ладно скроен и крепко сшит, напротив, многое в нем, как говорится, сметано на живую нитку. К тому же стихи Брехта она любила едва ли меньше, чем Гейне.

Ей, конечно, очень не нравилось, что я так запустил школу, а так как ко всему остальному она относилась с пониманием или, по крайней мере, с дружелюбным удивлением, я не мог игнорировать ее неодобрение. Она ведь рассказывала мне, что хотела поступить в гимназию для девушек и что ей не дали этой возможности, рассказывала, как подготовилась к экзамену, самостоятельно пройдя всю гимназическую программу. Образование было привилегией. Иметь возможность учиться и не воспользоваться этой возможностью – это же глупость, избалованность, самонадеянность. Нет, то, что мои дела в школе пошли хуже, решительно никуда не годилось.

5

Когда я начал интересоваться девочками, моя мама опять-таки обеспокоилась. Не дай бог, сын слишком рано влюбится и слишком рано свяжет себя брачными узами. Она проследила за тем, что я читаю, – а я то вместе с Феликсом Крулем менял женщин как перчатки, то с Жюльеном Сорелем соблазнял мадам де Реналь и Матильду де ла Моль, то с князем Нехлюдовым совращал крестьянскую девушку Катюшу Маслову… Мама пришла в ужас.

Фройляйн Ринке с интересом слушала, чем мне понравилась та или другая девушка и чем сам я старался им понравиться. Она рассказывала, как они с Гербертом ухаживали друг за другом, как искали и нашли друг друга. Ухаживание не терпит спешки, говорила она. Чтобы быть близкими, не обязательно быть женатыми, но необходимо прежде долго ухаживать друг за другом и хорошо узнать друг друга.

Я смотрел на фройляйн Ринке и пытался представить себе, какой она была в возрасте Эмилии, девушки, в которую я тогда был влюблен. Она упомянула, что не красилась, – Эмилия тоже не красилась. Она одевалась просто – так же и Эмилия. Фигура у нее более плотная, чем у Эмилии, лицо круглее, волосы светлее, – я попытался свести эти черты в единый образ, но цельного портрета не получилось. А фотографию, на которой она вместе с Гербертом и Викторией накануне конфирмации, я впервые увидел много позднее.

Мне понравилось то, что Ольга и Герберт долго встречались, прежде чем стали близки. Эмилия была недотрогой, и мне пришлось долго упрашивать, пока она наконец не согласилась пойти со мной в кино. Год прошел – лишь тогда она впервые поцеловала меня, легко, едва коснувшись губами моей щеки, и тут же вскочила в трамвай и уехала. На следующем свидании я после кино обнял ее за талию, она подняла голову, и мы целовались, стоя на трамвайной остановке, пока не подошел трамвай. Мы и потом ходили в кино, театр или на концерты, но главным были поцелуи на обратном пути, в пустом и темном школьном дворе, в парке за церковью, у реки. Мы целовались так, что распухали губы.

Мы скрывали свою любовь от родных и друзей. Мы хотели сохранить ее лишь для нас двоих. Но когда Ольга рассказала мне о том, как Герберт не смог пригласить ее на встречу Нового года и ей не пришлось побывать на празднике, наша с Эмилией скрытность стала казаться мне чем-то вроде предательства. Хайди Брюль[22] пела: «Не расстанемся мы никогда, будем вместе мы с тобой всегда», – эти слова я тихонько напевал, когда вечером, проводив Эмилию, шел домой. Я представил Эмилию моим несговорчивым родителям и любопытным сестрам и брату, а также друзьям и фройляйн Ринке. Через два года Эмилия, бросив меня, сошлась с каким-то студентом, и все меня утешали: она, конечно, милая девушка, но… Тут у каждого находилось свое объяснение, почему мы с ней не пара. И только у Ольги никакого объяснения не было: «Жизнь, – сказала она, – это череда потерь, и пора бы уж научиться принимать это спокойно».

6

Когда я был уже в старших классах, я, придя из гимназии, не уходил из дома, если фройляйн Ольга сидела у нас и занималась портновской работой. Я варил нам кофе, а она рассказывала об учительской семинарии, о своей первой школе в Померании, о следующей, в деревне на Немане, о том, каким было отношение к учительницам при Вильгельме и в Веймарской республике, а также о своей активной работе в Союзе учительниц. Она рассказывала о путешествиях Герберта и днях и неделях, которые они с ним провели вместе.

«У нас было побольше терпения, чем у вас нынешних. В наше время многие разлучались на месяцы, даже годы, а встретившись после разлуки, недолго были вместе. Мы научились ждать. Сегодня вы летаете, ездите, говорите по телефону, вот вам и кажется, что другой человек в любой момент находится в вашем распоряжении. Если это любовь, то другой человек никогда не бывает в твоем распоряжении».

Хотя фройляйн Ринке вспоминала о разлуках с Гербертом спокойно, но о его стремлении в бескрайние просторы по-прежнему отзывалась неодобрительно. В молодом Герберте это желание умчаться в дальние дали умиляло, но у зрелого человека Герберта она находила его абсурдным.

– Пустыня! В песчаной пустыне он собирался рыть колодцы и строить фабрики, а в ледяной пустыне – исследовать Северный морской путь на восток и покорить полюс! Такие великие замыслы, что дальше некуда, но все это только на словах! В пустыню он стремился не для великих дел, а чтобы в ней затеряться. Он бежал от себя, чтобы затеряться в бескрайнем просторе. Но простор – это пустота. Он хотел затеряться в пустоте.

– А вы спрашивали, почему он…

– Ах, мальчик… – так она меня называла, – ах, мальчик, до того ли нам было, чтобы разговаривать о таких сложных вещах. Когда мы были вместе, когда наконец-то выдавался случай побыть вместе, он все время был в беспокойстве. Беспокойство никогда его не покидало. В душе он все куда-то мчался, что-то гнало его, бесконечная гонка, и я должна была поспевать за ним, чтобы не отстать! Разве ж на бегу хватит дыхания, чтобы толком выразить то, что хотела сказать. – Она покачала головой.

Теперь, рассказывая о Герберте, она уже не умалчивала о том, что он погиб в плохо подготовленной и плохо проводившейся арктической экспедиции. Она не умолчала и об истреблении племени гереро, говорила и о Первой мировой войне, о том, что Герберт непременно отправился бы искать смерти на войне, если бы уже не нашел свою смерть во льдах Арктики. Она говорила и о Второй мировой. По ее убеждению, роковой поворот истории начался с Бисмарка. Это он взгромоздил Германию на громадного коня, на котором ей было далеко не ускакать, и с тех пор так и пошло, что немцы все время замахиваются на что-то великое. Бисмарк, положим, не придавал значения заморским колониям, однако Ольга считала, что именно он в ответе за фантастические колониальные бредни, которыми забивал себе голову Герберт, Бисмарк был в ответе и за арктические химеры Герберта, и за фантазии Айка о жизненном пространстве, и за мировые войны. По ее мнению, послевоенное восстановление Германии, «экономическое чудо», на деле отдает тем же стремлением к небывалому величию.