Читать книгу "Монстролог. Дневники смерти (сборник) - Рик Янси"

Он добавил постскриптум, сообщавший Обществу, что он намерен прислать позже специальной почтой свои заметки по поводу вскрытия трупа взрослой особи Антропофага.

Диктуя, он методично просматривал свой блокнот, вырывая листы и тщательно разделяя их на две стопки. Это было виртуозно, потому что в блокноте содержался исследовательский материал за три с лишним года работы. Время от времени он прерывал самого себя пронзительным криком или возгласом, слишком страстным, чтобы я мог понять, был ли то звук радости или горя. В другой раз он, бывало, принимался хохотать до слез, так что голова его тряслась, когда он вносил пометки в блокнот.

– Теперь еще одно, доктору Джону Кернсу, в Институт Смитсона, Вашингтон, округ Колумбия, – приказал Доктор. – Дорогой Джек, – начал он и вдруг остановился, нахмурив брови и закусив нижнюю губу. – Нет, лучше написать письмо Стенли… Ну, конечно, это же ясно, – пробормотал он себе под нос. – Стенли – настоящий эксперт… Вот только он сейчас в Буганде, и даже если он сможет выехать немедленно, это дело разрешится прежде, чем он достигнет Бермуд… Но кто еще есть, кроме Кернса?

Он продолжал рассуждать с оттенком отвращения. Я никогда не слышал от него об этом Джоне Кернсе и решил, что тот тоже, должно быть, монстролог или исследователь-практик в близкой к монстрологии области. Увы, я ошибся по обеим статьям. Джон Кернс не был ни тем, ни другим. Он был кое-кем бо́льшим, как я, к великому своему сожалению, выяснил позднее. Большим – и одновременно несоизмеримо меньшим.

А пока что письмо, адресованное Джону Кернсу, гласило:

Дорогой Джек,

в Новом Иерусалиме завелся потенциально новый вид Антропофагов. Это племя, состоящее примерно из тридцати – сорока взрослых особей. Они выше и агрессивнее, чем Африканские Антропофаги. Требуется твоя незамедлительная помощь. Можешь ли ты приехать как можно скорее? Твой приезд и пребывание будут полностью оплачены. Надеюсь, ты в добром здравии и т. д. и т. п.

Твой покорный слуга,

Пеллинор Уортроп.

Закончив диктовать письмо, Доктор умолк на несколько минут. Он облокотился локтями о стол так, что плечи его приподнялись над головой. Он подался вперед, вперив взгляд в карту, испещренную точками и зигзагообразными линиями, неминуемо ведущими к морю. Потом он выпрямился с тяжелым вздохом, прижал руки к пояснице; затем нервно пригладил волосы своими длинными бледными пальцами. Он снова взял в руки записную книжку и принялся изучать выкладки и расчеты, ритмично постукивая карандашом по странице и продолжая покусывать нижнюю губу. Я стоял в двух шагах от него, но он меня уже не видел. Я снова был забыт. Мне это было не в диковинку, но привыкнуть я так и не смог.

Нет одиночества более сильного, чем рядом с человеком, который не видит тебя в упор, занятый собственными делами. Проходили дни, мы жили бок о бок, работали в лаборатории, а он не замечал меня – я не слышал от него ни слова. Когда же он говорил, ему не требовалось моих ответов. Наши роли были расписаны раз и навсегда: он говорит – я слушаю. Он – оратор, я – аудитория. Я давно научился не заговаривать прежде, чем он обратится ко мне. Я подчинялся любому приказу без лишних вопросов, каким бы загадочным или абсурдным ни был этот приказ. Я был как солдат на службе, хотя редко понимал, чему именно я служу.

Звезды погасли на небе, упрямая хватка ночи ослабла наконец, а монстролог все еще трудился над картами, книгами и газетами, делая замеры и производя подсчеты, записывая все в свою маленькую записную книжку. Временами он вскакивал из-за стола в крайнем возбуждении, размахивал руками и потирал лоб, бормотал что-то себе под нос и ходил туда-сюда. Он был охвачен одним из приступов исследовательской страсти. Повсюду стояли чашки из-под черного чая – в случаях маниакального напряжения мысли он поглощал его литрами. За все годы, что я жил у Доктора, я ни разу не видел, чтобы хоть капля алкоголя коснулась его губ. Уортроп хмурился при упоминании о спиртном и часто высказывал недоумение, как люди могут с таким воодушевлением превращать себя в идиотов.

За окном занимался рассвет, а я, заваривая на кухне очередной чайник чаю, не смог отказать себе в удовольствии съесть несколько черствых галет, чтобы хоть как-то поддержать иссякшие силы, – если помните, все, что я съел за ту ночь, было несколько ложек сомнительного супа, приготовленного Доктором. У меня болела спина, и каждая мышца тела ныла от усталости. Я передвигался неловко, еле-еле, словно в тумане. Тот адреналин, который держал меня на ногах с момента возвращения с кладбища, весь выветрился. Я едва не падал. Мысли с трудом шевелились в голове, тело почти не слушалось – я был в нем словно незваный гость. Когда я принес чайник с чаем в лабораторию, Доктор был на том же месте, что и раньше. Тишина. Только тикают часы на каминной полке. Вот Доктор вздохнул – глубоко, устало и разочарованно. Он пересматривал газеты в стопке, пока не нашел одну, в которой была статья, уже обведенная им прежде в кружок. Он читал ее минуту-другую, бормоча одно и то же слово, потом уронил газету на остальные и обратился к карте, где соответствующим цветом был обведен кружочком – Дедхем.

– Дедхем, Дедхем, – бормотал монстролог. – Почему же это название кажется мне знакомым?

Он склонился над картой так низко, что едва не уперся носом в стол. Указательным пальцем он трижды постучал по точке на карте, повторяя:

– Дедхем (стук пальца), Дедхем (стук пальца), Дедхем (снова стук пальца).

Вдруг он посмотрел на меня в упор осмысленным взглядом. В глазах его виднелась строгая мысль, уверенный логический вывод. Этот взгляд тут же выдернул меня из состояния ступора, в котором я пребывал последнее время. Только что меня не существовало – и вот по мановению руки, руки Доктора, я возник из небытия. Словно я был мертв и родился вновь.

– Дедхем! – воскликнул он, размахивая газетой над головой. Ее шорох разорвал тишину пыльной библиотеки. – Дедхем, Уилл Генри! Я знал, что уже слышал это название где-то раньше! Быстро – беги в подвал. Под лестницей найдешь дорожный сундук. Сейчас же тащи его сюда. Сейчас же! Пошевеливайся, Уилл Генри, пошевеливайся!

Первое «пошевеливайся» было сказано в силу привычки, во втором прозвучала ярость, потому что я не бросился со всех ног в подвал. Само это слово – «подвал» – парализовало меня. Но вторую команду не услышал бы разве что глухой. Я тотчас же рванул из библиотеки, уже чуть медленнее вбежал в кухню, еще медленнее открыл дверь, ведущую к лестнице в подвал… туда, где висел монстр на стальном крюке, а вокруг стояли стеклянные банки, в которых были заспиртованы его органы. Теперь людоед превратился в страшный опустошенный сосуд, а его содержимое располагалось отдельно на полках. Кроме того, там еще стояла банка с зародышем Антропофага, извлеченным из живота девушки, – кошмар кошмаров, безголовая масса с когтями, уже выпачканными человеческой кровью, со скрюченными ручками и зубками-лезвиями на груди. Я вспомнил, как в последней битве за жизнь эти зубы щелкали и кусали пустой воздух вокруг – и содрогнулся.

Утренний свет, по-весеннему щедро бьющий сквозь открытые окна, хлынул вниз по узкой лестнице в подвал, однако тьма у подножия лестницы будто оттолкнула его или послужила волнорезом: весенний свет разбился о нее, словно о каменную глыбу. Снизу потянуло запахом мертвого Антропофага – тошнотворной смесью прогнивших склизких фруктов и биологического разложения.