Читать книгу "Габриэль Гарсиа Маркес - Сергей Марков"

Сам Габриель в этом литобъединении каждую неделю читал новые главы из романа «Дом», который «разрастался угрожающими темпами и растекался по древу», как заметил Сабала. Маркес любил вслух читать свои произведения, чтобы сразу видеть эффект. Читал всем, кто соглашался слушать. Но самыми благодарными и эмоциональными его слушательницами по-прежнему были представительницы древнейшей профессии, чаще всего из дома всеми уважаемой в городе мадам Матильды Ареналес «Койки напрокат». Зачитавшись, упиваясь ненаигранным смехом, слезами, аплодисментами, Габриель порой и забывал, зачем пришёл и ради чего вообще мужчины посещают подобные заведения. «У него хватало времени, чтобы писать статьи, рассказы и первый роман, — вспоминал в 1982 году после вручения Маркесу Нобелевской премии его друг Мендоса, — а также пить ром с дружками в шумных портовых тавернах до рассвета, пока контрабандисты с проститутками не отправлялись на своих баркасах к островам Аруба и Кюрасао. В этих людях было что-то от пиратов прошлых веков, и эта романтика влекла Габриеля».

Двадцать третьего января 1949 года в приложении к газете «Эль Эспектадор» был опубликован рассказ Маркеса «Диалог с зеркалом», в котором он вновь возвращается к теме, волновавшей великого Достоевского («Двойника» Достоевского он прочитал ещё на пароходе по пути в Боготу), — теме раздвоения личности, двойничества. Не исключены автобиографические мотивы: учась на юриста, Габриель ещё не решил, кем будет, и как бы раздваивался между юриспруденцией и журналистикой вперемежку с литературой.

В рассказе упоминается ящик Пандоры, в котором находились все бедствия человеческие и который она, созданная Гефестом в наказание людям за то, что Прометей похитил для них огонь у богов, из любопытства открыла. (Напомним, что по воле Зевса крышка ящика захлопнулась только тогда, когда на дне оставалась лишь надежда.) Возможно, принуждая героя рассказа вспоминать имя Пандоры, — «…это похоже на чей-то ящик… забыл слово…», — Маркес обращает читателей к знаковому стихотворению великого никарагуанского поэта-модерниста Рубена Дарио, творчеством которого восхищался с отрочества: его стихотворение «Лебеди» заканчивается словом «Пандора». Однако финал у рассказа «Диалог с зеркалом» не трагический, что становилось уже привычным для читателей Маркеса, а почти благостный: «Тёплый аромат почек под соусом достиг его обоняния… И ему стало хорошо — он почувствовал, как в душе у него воцаряется благостный покой: злая собака тайников его души завиляла хвостом».

Роман свой первый он писал запойно, иногда по пятнадцать-двадцать страниц в день. Это был поистине бурный поток, которым молодой писатель упивался! Ещё неопытный, он писал до изнеможения. В марте его «подкосила болезнь после стычки с Сабалой». Однажды ночью они сидели в «Пещере», Сабала выговаривал Габриелю за то, что после поездок в Барранкилью, быть может, возомнив себя писателем, тот стал халтурить в журналистике и вообще вести себя как мальчишка.

— Вот скажи, Габриель, в своём шутовстве ты и не замечаешь, что Колумбия на глазах деградирует?..

Маркес в расстроенных чувствах напился и уснул на скамейке на Пасео-де-лос-Мартинес. Проснулся под тропическим ливнем. В тот же день резко, до сорока, поднялась температура, диагноз: двухстороннее воспаление лёгких, пневмония вдобавок к переутомлению. Из города Сукре, где с недавних пор жили родители, примчался на машине отец и увёз Габо к себе. На следующий день, 30 марта, поэт, художник Рохас Эрасо в прошедшем почему-то времени и едва ли не в тоне некролога написал в газете «Эль Универсаль» о болезни и отъезде молодого коллеги: «Гарсиа Маркеса нет с нами. И у всех в редакции такое чувство, будто в доме недостаёт родного брата…»

Болезнь была тяжёлой. Но за полтора месяца родители выходили сына. Отец лечил его в основном гомеопатическими средствами, в которые прежде сам Габо не верил. Друзья из Картахены присылали посылки с книгами — в частности, романами Фолкнера, под могучее величавое обаяние творчества коего юный хворающий Маркес, безусловно, попал.

Из беседы Плинио Апулейо Мендосы с Габриелем Гарсиа Маркесом (апрель 1982 года):

«— …Ты, Габриель, часто вспоминаешь „Царя Эдипа“ Софокла. Почему?

— „Царя Эдипа“, „Дневник во времена чумы“ Даниеля Дефо, „Первое путешествие вокруг земного шара“ Пигафетты, „Тарзана из страны обезьян“ Берроуза… А ещё я постоянно перечитываю Конрада, Сент-Экзюпери… Ведь перечитываешь только то, что тебе по душе. Что мне нравится в Сент-Экзюпери и Конраде? Единственное, что их объединяет, — это манера схватывать самую суть и говорить обо всём так спокойно, что реальная жизнь видится поэтичной даже в тех случаях, когда речь идёт о самых обыденных вещах.

— А Толстой?

— От него у меня ничего нет. Но я всегда полагал и сейчас полагаю, что лучший роман — это „Война и мир“.

— Ни один критик не обнаружил в твоих произведениях влияния упомянутых писателей, но постоянно видят в твоих книгах тень Фолкнера.

— Вообще-то я всегда старался ни на кого не походить. Я стремился не подражать, а, наоборот, всячески избегать схожести с авторами, которые мне нравились. Что же касается Фолкнера, то настойчивость критиков и меня самого почти убедила. Да, я считаю Фолкнера одним из самых великих новеллистов всех времён и народов. Но критики устанавливают степень влияния таким образом, что я никак не могу их понять. В случае с Фолкнером аналогии скорее географические, чем литературные. Я убедился в этом, путешествуя по югу Соединённых Штатов…

— Ты не становишься отцеубийцей, отрицая определённое, вполне конкретное влияние на тебя Фолкнера?

— Я ставил перед собой задачу не имитировать, а разрушить Фолкнера».

«Разрушать» Фолкнера Маркес начал тогда, во время болезни, лёжа в гамаке, подвешенном между двумя манговыми деревьями на берегу речушки Мохана. Сначала — может быть, и болезнь тому виной — всецело попав в полон американца, о чём свидетельствуют черновики несостоявшегося, колоссального опуса «Дом».

Сочиняя первую повесть, Гарсиа Маркес сделал важнейшее для себя открытие — Макондо. И утвердился в истинности библейского постулата, что главное для человека — память смертная. После мучительных переделок он мощным мазком начал свою большую прозу: «Что до трупа Полиника, умершего жалкой смертью, то, говорят, Креонт вынес указ, чтобы никто из жителей города не хоронил его и не оплакивал, а оставили бы его без погребения, не почтив плачем, на лакомство хищным птицам…»

В Сукре Маркеса очаровало одно из местных преданий — о маркизе де Ла-Сьерпе, неземной красоты белокурой испанке, некогда жившей в далёком поселении Ла-Сьерпе («змея» в переводе). Обладая магической силой, она, вечная девственница, объезжала свои колоссальные владения, осыпая жителей дарами и исцеляя болящих. Прожив двести с лишним лет, в канун кончины Ла-Сьерпа приказала прогнать перед окнами весь свой рогатый скот, и это заняло девять дней и девять ночей, а сырая земля, истоптанная копытами, превратилась в болото Ла-Сьерпе, в котором она утопила несметные сокровища и секрет бессмертия. Было и другое предание — о соседке семьи Маркес Марии Амалии Сампайо де Альварес, глумившейся над образованием и культурой и бахвалившейся богатством; когда она умерла, ей были устроены пышные похороны. Эти предания позже легли в основу цикла превосходных очерков, а также вдохновили Маркеса на создание гениального литературного персонажа — Великой Мамы. Тогда же в Сукре — по одной из версий — он услышал и историю одиннадцатилетней девочки, которую бабушка заставляла отдаваться мужчинам за деньги (прообраз Эрендиры).