Читать книгу "Ты следующий - Любомир Левчев"

Глава 8

Любовь во время ненависти

Одна — кровью, другая — слезами

льются реки твои, Гранада.

Ах, любовь,

ты прошла, словно ветер![23]

Ф.-Г. Лорка

Второго апреля в Софии был открыт пленум ЦК БКП.

По традиции или по инерции Болгария опять стала первой страной, которая приветствовала и поддержала съезд КПСС. Тодор Живков утверждал, что подготовил апрельский пленум абсолютно самостоятельно, уединившись в резиденции под горой Черный Верх. При других обстоятельствах он рассказывал, что привлек к работе недовольных членов политбюро, которые были готовы при первой же возможности свергнуть Главного. Но Вылко Червенков все равно был обречен. Как будет обречен и сам Тодор Живков 33 года спустя.

Внешне апрельский пленум следовал кремлевскому образцу. Та же фразеология о культе личности и то же замалчивание истинных пороков системы. Но был и чисто болгарский нюанс. В БКП имелось две фракции, которые делали вид, что их не существует. Внутренняя, пережившая резню в стране, отсидевшая в болгарских тюрьмах и концлагерях: Трайчо Костов[24], Цола Драгойчева, Добри Терпешев, Антон Югов, Георгий Дамянов, Владимир Поптомов, Георгий Чанков и другие, в том числе и Тодор Живков. И внешняя, состоявшая из эмигрантов со стажем, которые приезжали из Москвы с доверенностью, дававшей им право встать во главе партии: Георгий Димитров[25], Васил Коларов, Вылко Червенков, Карло Луканов, Иван Михайлов, Иван Винаров… (Разумеется, они не были рождены в Москве, но считались усыновленными ею.)

Бытовало мнение, что московская группировка пережила сталинский террор благодаря своим агентурным связям. Ее единственной путеводной звездой был Сталин. И нынешний закат этого светила предвещал ее крушение.

Внутренняя группировка, которая долгое время чувствовала себя не у дел, наконец-то получила возможность дорваться до власти. Но действовала она с большой осторожностью, потому что члены группировки догадывались: сам факт, что они уцелели в Болгарии, внушает подозрение. Московские интернационалисты не могли допустить мысли, что можно было остаться в живых, не став агентами фашистской полиции. И этот козырь всегда был наготове, московские товарищи могли вытащить его в любой момент, как и получилось в случае с Трайчо Костовым.

И все же БРП(к)[26] не была партией ни эмигрантов, ни провокаторов. В ней все еще преобладали доморощенные идеалисты, фанатики, уцелевшие благодаря своей смелости и непокорности.

Секретный доклад Хрущева был почти сразу обнародован и опубликован на Западе. А апрельский пленум, хотя и стал историческим символом, остался в истории таинственным, не объясненным до сих пор событием. Отзвук принятых на нем решений был сопоставим с эхом землетрясения. В некоторых партийных организациях, к примеру в той, что сформировалась вокруг газеты «Народна младеж» под руководством Симеона Владимирова, а также в Союзе писателей, где действовал Эмил Манов, началась цепная реакция взрывоопасных собраний. На них принимались резолюции о созыве внеочередного партийного съезда, о суде над Червенковым и другими виновниками. А поскольку наша «преторианская гвардия» шлялась как раз по этим местам, то мы оказались в эпицентре волнений. Нас опьяняла атмосфера всеобщего возбуждения. Общество устремилось к обновлению. Спонтанно рождались новые надежды.

•

24 мая был открыт «Бамбук». Он возник как экзотический оазис, и каждый из нас упорно верил в то, что обнаружил это заведение именно он и никто иной. «Бамбук» сразу же стал любимым местом встреч разных чудаков и вольнодумцев, склонных к духовным брожениям. Появились в нем и такие странствующие личности, которые называли дюны волнами, а бар — пристанью. И сумасшедшие капитаны собирали свою команду и уходили в плавание за горизонт последних событий. Тогда все пили коктейль «Джин Физ».

«Бамбук» дал сигнал кофейням, и они вернулись в нашу культурную жизнь, вытесняя районные клубы. Это были не те старые заведения, по которым потом будут плакать все, кто закрыл их после 9 сентября[27]. Нет! Это были гнезда без прошлого. Бар «Опера», «Молочный бар», кафе «Бразилия» (с большим зеленым попугаем), «Варшава» (или Кошелка ), «Славянка» (Солянка, или Телевизор ), «Шапки»… Они появлялись, быстро переживали свой шумный звездный час и исчезали с горизонта, как наши самые светлые надежды. Сам дух времени, который их создал, незаметно исчез. Оказалось, что долго существуют только те заведения, которые никогда не были связаны с конкретным временем и определенными людьми.

А наш «Бамбук» хотел быть новым. Вызывающе новым. В нем предлагались новые коктейли, новые встречи, новые разговоры о новых идеях, новые знакомства и новое самоощущение. Но откуда в этом мире взяться стольким новинкам? А новым тогда было все запретное. В конце концов (после событий в Чехословакии) запретили и сам «Бамбук». Экклезиаст смеялся над нами: «Нет ничего нового под солнцем». Но мы не смогли забыть наш «Бамбук». И окончательно закроют его только тогда, когда нам закроют глаза.

В начале 70-х годов состоялось некое чрезвычайно активное обсуждение генерального плана — вместе с архитекторами, культурными деятелями и ответственными товарищами. На нем присутствовал и генсек Тодор Живков. В какой-то момент Георгий Караманев наклонился ко мне и прошептал:

— Спроси о судьбе «Бамбука».

И я спросил, почему его закрыли и не наступило ли время снова открыть этот якобинский «клуб апрельской оттепели».