Читать книгу "Балканские призраки. Пронзительное путешествие сквозь историю - Роберт Д. Каплан"

На протяжении десятилетий режима Тито у матери Татьяны были другие заботы, другие направления борьбы. Но сейчас, когда чума кончилась, она вернулась к борьбе с турками, хотя теперь называет проблему по-другому.

Поскольку сербы расселялись в лесистой и гористой местности, которую покорить было не так-то просто, и поскольку в географическом смысле они находились дальше от Турции, чем Болгария или Греция, османское иго в Сербии никогда не было таким абсолютным, как в этих странах. Всегда существовали подвижные очаги сопротивления, особенно в черной гранитной цитадели соседней Черногории. Но все-таки Сербия была недостаточно далеко.

Согласно сербской легенде, королевство Неманичей принесло себя в жертву турецким ордам, чтобы обрести новое царство на небесах. Тем временем на земле жертвенность Сербии дала возможность Италии и Центральной Европе остаться в живых и продолжать развиваться.

«Величие Италии и других европейских стран создано на наших костях, – с горечью говорит мать Татьяна. – Идем, – приглашает она меня, – я расскажу тебе о наших страданиях».

Я вошел в типичное турецкое здание под красной черепичной крышей, с желтыми каменными стенами и нависающими балконами, украшенными зеленью. Мать Татьяна назвала это «типично сербской» архитектурой. В Болгарии такие здания относят к «типично болгарской ревивалистской» архитектуре; в Греции – к «типично греческой». В гостиной было темно. Я сидел в пальто, спасаясь от холода. Под ногами лежал ковер в турецком стиле. Мать Татьяна в черном монашеском одеянии казалась силуэтом на фоне белых занавесок. Другая сестра налила из цилиндрического золотистого кофейника густой, очень сладкий турецкий кофе. Затем разлила по стаканчикам прозрачную монастырскую сливовицу. Мать Татьяна выпила залпом. Потом из темноты вновь показались ее крупные крестьянские руки.

– Я не пророк Самуил, но лучше умереть честно, чем жить во лжи… Я добрая христианка, но я не подставлю другую щеку, если какие-то албанцы будут выкалывать глаза соседям-сербам, или насиловать маленькую девочку, или кастрировать двенадцатилетнего сербского мальчика. – Она резко махнула рукой в районе бедер. – Ты знаешь про такие случаи, верно?

Я не знал, но кивнул утвердительно.

Мать Татьяна поставила локти на стол и наклонилась поближе. Мои глаза привыкли к темноте, и мне удалось впервые хорошо разглядеть ее лицо. У нее была яркая, энергичная внешность, высокие скулы и горящие материнские глаза. Это была представительная пожилая женщина, которая в молодости явно была привлекательной. Горящий взгляд одновременно был как-то расфокусирован, словно размазан религиозной страстью, как глаза святых на церковных иконах. Белые пальцы шевелились в ритме ее слов. Я вспомнил, что писал Джон Рид после путешествия по Сербии в 1915 г.: «Быстрый, гибкий слог сербской речи вливался нам в уши, словно струя свежей воды».

– Ты знаешь, – продолжала мать Татьяна, – что албанские мальчишки спускали штаны на глазах у наших сестер?

Я снова кивнул.

– Эти люди обескровили Сербию. То, что они нищие и безработные, – чистая ложь. Ты знаешь, они вписывают своих умирающих стариков в списки безработных. А плохо и грязно одеваются, потому что так у них принято. Албанцы хотят завоевать наш мир своей численностью. Ты знаешь, что ни один ходжа [албанский мусульманский священник] не войдет в дом семьи, где меньше пяти детей? А ты знаешь, что Азем Власи [албанский политик] – распутник, который живет с местной шлюхой? А ты кто по национальности? – внезапно переменила она тему.

– Американец, – ответил я.

– Это я знаю, но все американцы – кто-то еще. Ты кто? Ты темный, ты выглядишь не так, как должен выглядеть настоящий американец.

– Я еврей.

– Ха-ха. Мне нравятся евреи. Но я все равно хотела бы тебя крестить. – Она рассмеялась, и лицо осветилось доброй улыбкой. – Меня восхищают израильтянки, которые берут в руки оружие. Если бы мне снова стало лет сорок, я бы тоже взяла в руки оружие. В Югославии нет веры. Настоящая вера осталась только в Сербии… Да, я знаю, я сербская националистка. Между нами и албанцами дальше будет только хуже, вот увидишь. Никакого примирения быть не может. – Мать Татьяна взяла мою руку двумя руками и стиснула, словно благословляя. – Я живу в этих стенах тридцать пять лет. У нас два гектара земли, мы обеспечиваем себя, выращивая свиней и овец. В 1539 году здесь был печатный станок. Там, – она показала рукой куда-то в сторону, – сплошная грязь и запустение.

Там – это то, что Джон Рид и Невилл Форбс в 1915 г., дама Ребекка в 1937-м и мать Татьяна сейчас называют Старой Сербией. «Иудея и Самария» сербского национального сознания, место, где все произошло, где зародилось королевство Неманичей, обрело свое величие и было уничтожено. Впрочем, в последние десятилетия эта священная земля демографически захватывается не турками, а их историческим приложением – албанскими мусульманами. И про этот регион теперь говорят не «Старая Сербия», а «Косово».

Тем не менее мать Татьяна по-прежнему ненавидит «турка». Если бы не культурная и экономическая тюрьма пяти веков турецкого владычества, коммунизм не мог бы так легко укрепиться здесь, а албанцы, возможно, никогда не стали бы мусульманами и не расселились бы в таких больших количествах на территории Старой Сербии.

У сербов, если говорить словами Элиаса Канетти, тоже есть свои «массовые символы». Точнее, у сербов даже два массовых символа – два огненных столба, которые определяют их национальное поведение и историческое предназначение. Оба восходят к династии Неманичей.

Первый (пониже) – это средневековые монастыри, хранилища искусства и магии, наиболее символичный из которых – в Грачанице благодаря ее близости к другому (и более высокому) столбу – Косову полю, «полю черных птиц», где 28 июня 1389 г. турки нанесли решающее поражение сербам, оставив тела побежденных на растерзание птицам-падальщикам.

Многим народам 1989 г. запомнился как год окончания холодной войны и крушения коммунистической системы. Для матери Татьяны и еще восьми с половиной миллионов сербов этот год означает нечто совершенно иное: шестисотлетнюю годовщину их поражения.

Король Милутин умер в 1321 г., в тот год, когда его мастера-художники закончили расписывать фрески в Грачанице. Сербский трон перешел по наследству его сыну, королю Стефану Урошу, а еще через десять лет – внуку Милутина, Стефану Душану. Душан – ласковое уменьшительное от слова «душа», и от короля с таким именем можно было ожидать, что Сербия достигнет зенита своей славы. Душан санкционировал религиозные свободы и разрешил находиться при своем дворе чужеземным посольствам. Он создал налоговую систему и правовые нормы – кодекс Душана, – которые предполагали осуществление правосудия судом присяжных. Империя Душана простиралась до границы с Хорватией на севере, до Адриатического моря на западе, до Эгейского моря на юге и до ворот Константинополя на востоке. В нее входили Босния и Герцеговина, Черногория, Албания, Македония, Северная Греция и Болгария. Если бы Душану не помешало вторжение венгров-католиков, что вынудило его передислоцировать свои силы на северо-запад, он мог бы провести осаду Салоник с последующим наступлением на Константинополь.