Читать книгу "Сыновья - Юрий Градинаров"

Аннушка засмеялась. Засмеялся и Иннокентий, глядя влюблёнными глазами на сидящую рядом бывшую маленькую Нюту.

– А теперь, выходит, не люба, Кеша? Мне снова стать маленькой Нюткой? И снова будешь дышать на мои руки? – спросила Анна. – Если бы не спросила о девицах, наверное, и сегодня бы промолчал?

– Пожалуй, не признался бы! Считаю, время не пришло, но хочется, чтобы ты меня ждала. Я обещаю греть твои руки, если застынут! – серьёзно сказал он. – Ты смеёшься, а мои детские устремления и сейчас выглядят по-взрослому. Разве не любовь – помочь в чём-либо и согреть дыханием твои руки. А согревая, коснуться губами.

Анна поняла, Иннокентий – человек осторожный и ничего не делает с кондачка. Он наперёд знает, когда и на ком женится, куда повезёт невесту. «Осмотрительный малый», – подумала она и, смущаясь, опустила глаза.

– Я тоже думаю, это любовь! И руки, и себя отдала бы тебе для согрева, не задумываясь. Но ты молчал год, два, три, пять. Я начала терять уверенность в себе. Стала считать, что детское увлечение – сон, игра воображения и осталось там, где-то далеко, в псаломщиковой горенке. Я взрослела, но в сердце по-прежнему оставался ты – единственный и желанный. И даже если бы ты любовью обошёл меня, я вряд ли заметила бы другого молодца. Наверное, так и сидела бы всю жизнь у окна, кружева вязала да тебя поджидала.

У Иннокентия гора с плеч свалилась. Он столько лет стеснялся объясниться с Анной, не знал, какие добрые слова вложить в признание, боялся, что Анна надсмеётся над ним. А она сама страдала его молчанием.

Теперь Иннокентий чаще появлялся в Дудинском. Летом, по воде, он хоть три дня в месяц, но гостевал у Ивановых. Иногда оставался на ночлег и с оказией уходил вверх, туда, где вели торг его приказчики. Каждый раз привозил Анне Михайловне заковыристые подарки, каких в селе не видывали. Он хотел, чтобы Анна восхищалась невидалью, гордилась ею и всегда помнила о нём. А девица любовалась золотыми серёжками, серебряным нательным крестиком, наручными часами в перламутровой оправе, кожаными сапожками на остром каблуке, миниатюрным флакончиком французских духов в коробочке с мягкой подушечкой. Иногда они прогуливались к старикам Юрловым, запасали их речной водой, кололи и складывали в поленницы дрова, убирали в избе. Старики подслеповато посматривали на Анну и шушукались, видно, не зря Кеша с этой девицей ходит!

– Наверное, невесту завёл! – сказал более знающий мужицкие выходки Степан Петрович. – Через две зимы тридцать, а он ещё ходит принюхивается. Хочет хорошую отыскать.

Александра Порфирьевна, крестясь, говорила:

– Аннушка – ничего! Прытко в избе управляется! Может, не такая бойкая, как Сашкина, но надёжная – не вертихвостка!

Однажды Иннокентий с Анной привели в избу Юрловых батрака и назвали его Константином.

– Степан Петрович и Александра Порфирьевна! Он будет вам служить и домашние дела будут на нём кроме кухни. Я буду ежемесячно платить жалованье, а когда женюсь на Аннушке, то заберём вас в Ананьево.

– Спасибо! Но мы уж тут век доживём! А на вашей свадьбе хотелось бы чарку выпить, если Бог к тому времени не приберёт! – сказал Степан Петрович. – А за работника – спасибо. Иногда нам пособка нужна.

Потом хитровато подмигнул Иннокентию:

– А невеста-то Аннушка?

– У меня другой нет! – ответил Кеша и прижал Анну.

– Я-то сразу скумекал! – сказал Степан Петрович. – У меня глаз по этому делу намётан. Это Михаила Ивановича, нынешнего старосты, дочь?

– Да, дедушка! – ответила Аннушка.

– Отец-то у тебя мужик серьёзный и авторитетный. Если ты в него, то жить с Иннокентием будешь счастливее, чем мы с бабкой. А нас счастье – не обошло! Ты, Кеша, кланяйся своему тестю да здоровья ему пожелай за Аннушку. Скажи, Степан Юрлов сдаёт потихоньку. Годы берут и своё, и моё. Глохну на ходу.

– Ничего, Степан Петрович! Ваши годы подождут. Вон дядя Петя моложе вас, а тоже к земле клонится. Время никого не милует. Гнёт, не смотрит, кто ты. Царь или батрак! – сказал с грустью Иннокентий Киприянович. А затем глянул на своих стареющих опекунов и добавил:

– Теперь будьте здоровы, Степан Петрович и Александра Порфирьевна! Даст Бог, загляну в июле! Главное, не болейте! Константину сами расскажете, чем заниматься. Бывайте!

И они с Аннушкой вышли на улицу.

***

Александр Киприянович с Елизаветой Никифоровной ждали ребёнка. Перед уходом в тундру, в конце октября, Александр Киприянович, поглаживая жену по съезжающему вниз животу, сказал:

– Лизань! Если без меня родится сын, назови в мою честь Александром, а коль дочь, то – Екатериной. В честь матери моей.

– Может, хватит в семье одного Александра. Буду я вас кликать: Александр первый, Александр второй. Скажут, над царями глумлюся. Я же дочь политссыльного.

– Ты жена купца Сотникова. А это – не глумление. Наоборот, почтение царям. Правда, жизнь у них закончилась не по-людски. Один в Таганроге умер внезапно, а второго – бомбой убили. Но будем надеяться, и я, и наш первенец умрём восвояси, – сказал Александр Киприянович.

– Типун тебе на язык! – обиделась Елизавета Никифоровна. – Живи столько, сколько Бог отмерил, а ребёнку скажу после родов.

В марте, когда дни равняются с ночами, а солнце светит дольше, чем звёзды, у Елизаветы родился сын. Легко, без натуги и без материнских стонов. Видно, оттого, что лицом похож на мать: курносый, с вьющимися волосиками, лицо вытянутое и губки сложены по-матерински. Брови по середине изогнуты уголками, шея длинная. Долговязым видится парень.

Александру Киприяновичу передали весточку в тундру о сыне, но покинуть обоз он не мог. Оставалось объехать два стойбища, а потом можно возвращаться домой. В середине апреля он появился с обозом в Потаповском. Угостил вином каюров и приказчиков, всю родню Ивановых и отправил оленьи упряжки в Дудинское, оставив до заберегов лишь пять для домашних нужд.

Натешившись после тундры с женой и сыном, он сел на нарту и привёз из Дудинского отца Николая Серебряникова. После крещения выпили со священником за здоровье раба Божьего, новорожденного Александра. Поднимая рюмку, священник сказал:

– Надо сразу и второго зачать. Мальчик или девочка будет – всё едино. Не скучно будет вдвоём расти. У погодков всегда так. Миролюбием отличаются. А разрыв в возрасте три – пять годков вносит между ними отчужденность. Разницу в интересах.

– Слышь, Елизавета Никифоровна, что отец святой советует?

– Слышу, слышу. Управлюсь ли я с двумя сразу?

– Есть у меня на примете хорошая девица: умная, скромная, работящая. Михаила Иванова, старосты нашего, дочь. Возьмите няней лет на пять. Она и грамоте детей обучит, – посоветовал священник.

– Я подумаю над советом! Но это уже, как второго выношу! – пообещала она мужчинам, сидящим за столом.

А через год, всего через три недели, как над Потаповским появилось солнце после полярной ночи, Елизавета Никифоровна родила второго сына, лицом и даже линиями залысин похожего на отца. Только глаза мягче и добрее. Елизавета не стала ждать мужа, а младший брат Константин привёз из Дудинского настоятеля церкви, и тот окрестил младенца, дав имя покойного деда Киприяна.