Читать книгу "Выход есть всегда: как не совершить непоправимое - Михаил Хасьминский"

В какой-то полудреме прошли похороны. Помню, как я лежала на гробе в автобусе «Ритуал» всю долгую дорогу, пока мы ехали на кладбище, и не хотела его отпускать. Помню, как рвалась к брату моя мама, когда гроб уже опускали в яму. Помню, неморгающие, ледяные глаза сестренки. Помню поседевшего в один день отца. Помню заострившиеся черты брата – перед тем, как опустить гроб в землю, нам дали возможность с ним попрощаться… Помню поминки, но в полудреме: на помощь к нам приехали родственники, они очень помогли с организационной частью – мы совершенно ничего не соображали, чем, кстати, очень хорошо воспользовались в похоронном бюро, включив нам в счет огромное количество каких-то дополнительных не предоставленных услуг. Но это мы все поняли много позже…

Это был, пожалуй, один из первых моментов человеческого бессердечия, настолько поразивших меня. Второй, подобного же рода, случился, когда я спешила из Университета домой с денежной помощью (денег у нас на похороны не было – мы в то время жили очень бедно; финансово нам очень помог преподавательский и административный состав). Ко мне, опухшей от слез, подошел контролер и стал требовать проездной. В свой проездной для многодетных я забыла вписать имя и фамилию. Он придрался и стал требовать денег, угрожая милицией. Я сквозь слезы сказала, что тороплюсь на похороны брата и что все имеющиеся деньги предназначены для них, и больше нет. Он, видя мое состояние, все равно вытряс столько, сколько ему было нужно. Сил спорить, качать права и ругаться у меня не было…

После всего, что случилось, – учеба в престижном вузе, все мало-мальские успехи, все светлое будущее, в которое так верят подростки, для меня потеряло смысл. Я решила поехать в Университет и забрать документы, прекратить учебу. Для меня жизнь была закончена. В администрации нашего факультета почему-то всегда очень тепло относились ко мне. И в итоге мне отказали в выдаче документов, сказав приходить осенью, подумать, опомниться, успокоиться… У меня и тут не было сил настаивать – отказали, так отказали. Я поехала домой… И по дороге встретила того самого контролера, вытрясшего из меня те деньги, в которых мы тогда так нуждались. Увидев меня, он отвернулся, даже не подошел проверить проездной. Мне показалось, он меня узнал…

Шли дни за днями. Мы с мамой настолько сильно напивались, что не могли даже подняться с кроватей… И вот однажды мама сказала: «Хватит! Мы же спиваемся!» Я посмотрела на себя в зеркало: тело стало худым, лицо же распухло от слез и спиртного, точь-в-точь, как у спивающихся бомжей. И мне стало страшно от того, во что я превращаюсь. Надо было начинать новую жизнь. Действительно новую. Потому что без брата. Без человека, с которым ты вырос, делил все радости и горести…

Через некоторое время мама послала меня на отдых в Крым. Ко мне присоединилась еще моя подруга Лена, очень любившая Андрюшу. Один из первых дней совпал с 40-м днем после смерти брата. За день до этого мне было очень плохо. Несколько дней я ничего не ела. Может быть, это покажется глупым, нелепым, но тогда в свои только исполнившиеся 19 лет я решила, что этой жертвой, раз не молитвами, чем-то смогу помочь брату. Мало того, что он – самоубийца, да еще при жизни настолько запутался, что стал сомневаться в Боге, даже отказываться от Него. Тогда в нашу страну хлынуло море ненужной, сбивающей с пути литературы, вроде Ницше. И вот, когда это ложится на молодые ищущие души, которые начинают это читать, то исход порой трагичен…

Так вот, в ночь на 40-й день мне приснился сон, от которого наутро я не могла дышать от рыданий. Вот что я написала в своем дневнике в тот же день: «Сегодня приснился сон, не знаю, может, это игра подсознания. Но он оказал на меня огромное впечатление, так как все выглядело больно уж реальным. Андрюша всегда хотел посмотреть Университет. И вот мы там с ним оказались. Помню странное ощущение передвижения. Мне еще показалось, что у брата не было ног, и он парил в воздухе. Мы посмотрели яблоневые аллеи, которые я проходила каждый день, возвращаясь с занятий, побывали в корпусах, в аудиториях, где я училась. Когда мы поднялись на 4-й этаж, я разразилась слезами, спрашивая, зачем, зачем он это сделал, ведь ничего уже не вернуть, и он же знал, как я его люблю. Андрей ответил, что на тот момент он чувствовал себя одиноким и никому не нужным, что звонил домой, чтобы поговорить со мной, но меня не оказалось дома. Сказал, что поссорился со всеми: родителями и друзьями, что от него ушла девушка.

– Я звонил еще по телефону доверия. Там мне не смогли ничем помочь. К тому же мужчина, как мне показалось, был вообще поддатым.

– Да, но ведь я. Ты не подумал, что будет со мной! Неужели ты меня забыл?

(Извините, что тут я думаю только о себе, просто у нас с братом был договор, что если кому-то из нас плохо и тяжело – мы связываемся друг с другом и помогаем друг другу.)

На это брат разразился слезами. Он плакал. Я видела его зареванное розоватое лицо в профиль, видела его страдания. Через некоторое время мы вышли из Университета.

– Как долго мне ждать встречи с тобой? Еще лет 40–45?

Он посмотрел на меня. В его глазах я прочитала: „Разве это много?“

Я продолжала:

– Я хочу к тебе, хочу к тебе. Проклинаю тот день, когда вышла на работу. Ты знаешь, я ведь могла и не выходить. Но так хотелось доделать работу! Тебе было в это время плохо, а я!..

Я рыдала, он тоже плакал.

– Как тебе Там?

– Хочешь я покажу тебе, где сейчас живу?

– Конечно, – ответила я.

Мы оказались с ним в огромном бескрайнем море, беснующемся, мутном, грязно-серо-синем с огромными пенящимися волнами.

„Неужели и здесь есть море?“, – подумала я. Там была голая суша и море. И действительно ничего больше не было. Пусто во всех отношениях. Мы поплыли с ним. Море вызывало у меня жуткое ощущение. Вдруг непонятная мощная сила, не имеющая никаких четких форм, серо-черная, стала сильно давить на меня сверху, пытаясь потопить. Я вначале испугалась, а потом подумала, что буду вместе с братом, и даже обрадовалась очевидному исходу. Андрюша как будто угадал мои мысли. „Ты должна жить, ты должна еще жить“, – прокричал он мне. – „Плыви дальше, я скоро нагоню“… Через некоторое время брат меня нагнал, и я не знаю, что он сделал с напугавшей меня силой…»

Тут меня стала трясти Ленка, чем и разбудила меня.

Лето подошло к концу. Осенью начались будни, в которые мне надо было втягиваться, не позволяя себе опуститься на дно, – это я пообещала брату. Я сбегала с лекций или семинара пореветь в коридор всякий раз, когда что-то напоминало мне о трагедии. Почти все друзья отвернулись – даже самая близкая подруга, поддержавшая в первую минуту. И я понимаю – не каждый выдержит выносить вид чужого горя и слез. Остался только один друг – он бережно охранял мою жизнь, пресекая все попытки суицида, выслушивая мои бредни и истерики. Мы сохранили с ним дружбу, пройдя через годы – признательность и уважение мои к нему велики и поныне.

Я до сих пор порой возвращаюсь в тот день. Уже реже. Но возвращаюсь. Это трагедия, надолго сломившая меня и мою семью.