Читать книгу "Война за океан - Николай Задорнов"

Под вечер Катя шла в стойбище. Гиляки теперь перестали казаться ей экзотическим племенем. Она понимала безрадостную судьбу этого маленького народа с его вечным существованием на грани смерти.

Она лечила детей, записывала гиляцкие слова, показывая на предметы и спрашивая их названия у взрослых. Гиляки стояли или сидели на корточках и молча слушали, о чем она говорит с их детьми. Иногда в их взглядах скользнет тревога.

Дома ее ждал Таркун.

— Катя, писку тебе привез!

— Что с Геннадием? — испуганно спросила она, но лицо у гиляка такое спокойное и доброе, что она поняла все, еще не читая.

Записка по-французски. Он целует ее, умоляет не беспокоиться, важные исследования задерживают его. А следом за «пиской» через день явился сам Геннадий, почерневший, весь в снегу, но полный энергии.

В постели теперь так тепло и уютно и таким жарким стало большое ватное одеяло, под которым она не могла согреться в одиночестве. А теперь при свете ночника его часто приходится откидывать. Геннадий нежен и осторожен. И целую ночь разговоры шепотом. Она никогда не подумала бы, что ей так много надо сказать ему, ведь жизнь ее была совершенно пуста, скучна, без впечатлений.

Утром его стол опять превратился в арену битвы. В комнате накурено. Воронин, доктор Орлов, боцман Козлов, казак Беломестнов, Конев и Подобин обсуждают с капитаном, когда и как приступать к постройке палубного ботика.

Прошлым летом погибли два судна — «Охотск» и «Шелихов». «Шелихов» разбит вдребезги, но доски удалось спасти. Они годны в дело. Целую зиму возили их с острова Удд на собаках.

Послышался звон ботал.

— Почта! Геннадий Иванович! Олени! — вбегая, вскричал часовой.

Катя тоже вышла из дому и увидела несколько рысивших оленей. Неужели письма от сестры, от тети? А кругом море в страшных сугробах и торосах, но теперь все опять не страшно. Геннадий был с ней, почта шла, ужасные картины потускнели.

Муж вышел на мороз в одном мундире. У него редкое здоровье. Только напрасно шапку забывает снимать в доме.

Нанесло туман. Ботала звенели, а оленей не стало видно. Временами казалось, что почтари забрели куда-то в сторону. Вдруг прямо напротив пакгауза появился на льду всадник на олене, за ним — другой…

Вскоре Антип, тунгус, привезший почту, седоусый, сероглазый, с широким лицом, сидел в комнате на табуретке. Из большой кожаной сумки появились сразу две почты. Антипа наскоро расспросили про Аян и отпустили. Началось распечатывание пакетов.

— Катя… Вот от Варвары Григорьевны и от Саши, — сказал муж.

Екатерина Ивановна с благоговением взяла письма и ушла в спальню. Были письма Орловым, Березину, всем офицерам, нескольким нижним чинам и целая куча писем Невельскому — с орлами и без орлов.

Все разошлись. Капитан начал с главного — с писем генерал-губернатора.

Глава девятая

ПОЧТАРЬ АНТИП

Невельской готов был рвать на себе волосы.

— Право, обо всем этом невозможно судить трезво, пойти облиться ледяной водой. Помяни, господи, царя Давида и всю кротость его! Экие бестии и подлецы! Экие мерзавцы! Из Петербурга — сплошь подлости, за каждую следует по виселице, — сказал он, входя с пуком бумаг в руке в спальню, где Екатерина Ивановна сидела у ящика, заменявшего столик, и перечитывала письмо сестры. — Один Николай Николаевич к нам расположен и верит. Но что же за известия! Он без дела не сидит, но сплава по Амуру в этом году не будет, людей нам в экспедицию для пополнения не дадут! Крейсер не придет! Все откладывается до будущего года. Предписывается: исследования ограничить землей гиляков. Почему? На Кизи и в Де-Кастри постов не ставить. Пишет: «Собрал и обучил в Забайкалье двадцать две тысячи войска»! Но мне вместо двадцати двух тысяч надо сто пятьдесят человек здоровых и крепких работников с топорами и исправным оружием для охоты и пять офицеров, суда паровые для исследований, товары, продовольствие! И с китайцами столкуемся! Что он двадцать две тысячи собрал — слава богу! Пригодятся и в случае войны с англичанами. Пишет: «Держите Сахалин в узде из Петровского…» Как держать Сахалин в узде, когда у меня сорок человек, часть из них — больные, а езда на Сахалин на собаках, собак нет и корма нет, и некого было туда послать, кроме Бошняка!

А вот из правления Российско-американской Компании… Винят меня, будто бы я виноват, разбил корабли. Бумаги адресованы даже не мне, а Орлову, и он именуется «начальником экспедиции»! Ему прислано предписание, чем должна заниматься экспедиция: торговать с выгодой для Компании! Целая кипа бланков для отчетности. Если заполнять как требуется, то и мне, и всем офицерам надо все бросить и засесть в канцелярии. Требуют, чтобы я нашел гиляцких князей и установил с ними дружественные отношения. Дальнейшие исследования прекратить! Куда конь с копытом, туда и рак с клешней — Кашеваров из Аяна сообщает, что ему предписано обращаться в бумагах только к Орлову. Чья это рука, все эти мерзости?! Кто же я, по их понятиям? Начальник караула, охраняющего их торговлю? Кашеваров пишет, что не знает, когда сможет отправить продовольствие! Требует отчетности, беречь товары. Отговаривается, что формально не может исполнить ни одного из моих требований. Не здесь осиное гнездо, не у Муньки, а в Петербурге!

Вот мы с тобой почты ждали! Верен наш путь, и дело наше глаза им колет, и поэтому тяжек наш крест. Что же я скажу офицерам, когда они вернутся из экспедиций? Что я Николаю Матвеевичу напишу? Как я заставлю офицеров исполнять то, что запрещено правительством?.. Вот тут и для тебя приписка от Екатерины Николаевны и Николая Николаевича.

Она взяла письмо Муравьевых, а ему дала свое, от сестры из Красноярска, и другое — от тети, из Владимира, куда дядя назначен губернатором.

«Ребенок мой, бедный и нежный, только тебя жаль, что я тебя привязал к кресту своему. Катя, ангел мой и друг! За что я тебя гублю?»

Муравьевы писали Екатерине Ивановне кратко, но очень ласково.

— А ты знаешь, мой друг, если Варвара Григорьевна и Саша приглашают тебя, то ведь, может быть, стоит уехать на год-другой, — сказал Невельской, прочитав ее письма.

— О нет… — Она улыбнулась снисходительно.

«В наших делах много влияния имеют дела европейские, теперь же все там устанавливается к спокойствию, поэтому есть надежда, что и у нас не будут так трусливы…» — нетерпеливо читал он другое письмо.

— Нет, в Петербурге как были трусы, так и останутся! Надо думать не о том, что все устраивается к спокойствию, а видеть, что дело идет к войне! Европа сошлется на подлость и преступления нашего правительства, а мы еще тысячу раз сами дадим им в руки козыри. Причину найдут. А в случае мира и спокойствия в Петербурге отлично знают, что надо делать: ехать в Париж за удовольствиями. А вот что будет, если мы захотим выйти в мир, на океанские просторы? Из-за одного этого Англия начнет войну. Они никогда не захотят уступить нам морей.