Читать книгу "Приморские партизаны - Олег Кашин"

– Помолчали и можем расходиться, да? – это губернатор, и было бы смешно, если бы в ответ на его такую шутку двое генералов, спохватившись, встали с мест и пошли бы по своим делам. Может быть, губернатор сам испугался такого развития событий, потому что встал из-за стола и прошел к двери – не пущу, мол.

– Я у вас что хотел спросить, – торопливо говорил он. – Что в регионе-то происходит? Что это вообще такое? Бандподполье? Дестабилизация? Передел собственности? Борьба за власть? Я не понимаю.

Сорока молчал.

– Тут вопрос простой, – Башлачев тоже встал, руками на столе раскладывал невидимые бумажки, привычка. – Связаны ли убийства Гринберга и Богдана Сергеевича с убийствами милиционеров. Как мы знаем, оперативными средствами это установить не удалось, пока можно только гадать. Я считаю, что даже если убийцы не связаны между собой, последние два убийства в любом случае можно считать последствием убийства милиционеров, а ключевое звено, за которое надо тянуть, чтобы вытащить всю цепочку – это смерть генерала Гончаренко.

– Что вы имеете в виду? – Сорока ожил, как будто сейчас сознается, что Гончаренко убили по его приказу. – Почему ключевое?

– Потому что смерть Гончаренко – это переход от убийств рядовых сотрудников к убийствам членов политической элиты региона. Если считать целью первых убийств политическую дестабилизацию, то все как раз сходится – раскачали ситуацию, и убийства пошли уже серьезные, нерядовые.

– Ну мы сейчас с вами договоримся до того, что убитые бывают первого и второго сорта, – заворчал Сорока, но уже спокойно; понял, что Башлачев его не подозревает.

– В каком-то смысле так оно и есть. Глупо ставить знак равенства между убийством Кеннеди и, я не знаю, пьяной поножовщиной. Может быть, об этом не стоит говорить вслух, но отрицать такое различие тоже, извините, нельзя.

– Я тут подумал, – губернатор снова сел за стол, – что такие убийства это не что иное как либерализация рынка массовых репрессий. Вот в девяностые это точно была либерализация – каждый сам себе Берия, каждый сам себе Ежов. А что мы с этим сейчас опять столкнулись – ну вот такой рецидив, назад в девяностые, многие же у нас этого на самом деле хотят.

– С экстремистами я разговаривал, – Сорока догадался, к чему клонит губернатор. – Откровенно вам скажу, экстремисты у нас в регионе такие убогие и невыразительные, даже неловко о них говорить. Если спросите меня, имел ли кто-то из них отношение к убийствам, скажу, что нет, не имел.

– Ну а кто тогда, приезжие? – у губернатора даже вопросов не было, повторял то, что слышал сам от тогда еще живого Богдана Сергеевича. – Известно что-нибудь о приезжих каких-нибудь?

– Ни Кавказа, ни Средней Азии – вообще никого в происшествиях, – Башлачев опять заелозил воображаемыми бумажками по столу. – Все тихо, все глухо, прямо совсем тоска.

– Но кто-то же их убивает. Кто-то же убивает! – губернатор сердился, хотя и не забывал, что на федеральных силовиков сердиться он права не имеет, они ему не подчиненные и даже не друзья. Башлачев – тот вообще убийца губернаторов, опасный человек.

– Думаю, надо работать, – Сорока почувствовал, что разговор заходит в тупик, и с этим нужно что-то делать. – Я думаю, если мы дней через несколько встретимся, хотя бы у одного из нас новости будут. А пока не нервничаем, работаем.

И зачем-то добавил:

– Все там будем.

36

Новый убитый милиционер – он сидел за столом в дежурной части ОВД Московского района, а голова его лежала рядом на полу, сохраняя в выражении лица то исключительное удивление, которое может вызвать удар то ли сабли, то ли еще какого-то клинка строго поперек шеи в, как засвидетельствовала судмедэкспертиза, четыре часа утра. Капитан Гаврилов, так его звали, и на столе у Башлачева уже лежало его личное дело – родился в Караганде, сюда переехал с родителями в девяносто четвертом году, закончил школу милиции, одна командировка в Чечню, два взыскания по мелочам, две благодарности – вообще ничего особенного, обычный человек в обычных милицейских погонах. Кто его, за что его? Башлачев ходил по кабинету, наклонялся к своему компьютеру, в котором во весь монитор сияла отрубленная голова с оперативной фотографии. Черт знает что, нельзя так.

Снова посмотрел на фотографию – обычная физиономия мента, у Башлачева в подчинении таких сотни, они совершенно одинаковые, и когда кто-то ему представляется, он по старой привычке запоминает фамилию, и когда перед сном они мелькают у него в голове, – Иванов, Петров, Сидоров, Смирнов, Кузнецов, – он матерится, стараясь их забыть, потому что они не нужны ему, эти имена. Вот Гаврилов, человек без головы – чего хотел, зачем жил? Ничего и низачем, и прожил бы так до конца, но теперь он, Гаврилов – новая головная боль Башлачева, потому что его прислали сюда, чтобы милиционеров больше никто не убивал, а у него ничего не получается, вообще ничего. Закрыл фотографию, под ней была фотография обезглавленного тела – ну что за говно происходит-то, Господи.

37

Улица Олега Кошевого, самый край того же Московского района, девятиэтажный дом, седьмой этаж, двухкомнатная квартира окнами на новый супермаркет, и единственный жилец квартиры, майор Помазкин из районного ОВД. У Помазкина вчера был день рождения, праздновали в «Господах офицерах», потом в «Талькове», потом еще в каком-то караоке, потом он не помнит места, но помнит, что рядом была Оксана из областного управления, и он ее звал к себе, а что ответила она – Помазкин попытался встать, все еще надеясь, что, вставая, обнаружит рядом с собой под одеялом Оксану, но Оксаны не было, зато одеяло было выпачкано чем-то бурым («Обосрался», – расстроился майор), и под одеялом лежало нечто, что было меньше женщины, но больше белочки, и майор потер глаза, которые в это утро особенно неохотно фокусировались на вещах и предметах.

Полуметровый латиноамериканский клинок для уборки сахарного тростника, бананов или просто для прокладывания дороги в джунглях, мачете, вчерашний подарок сослуживцев, врученный ему еще в самом начале, на стадии тостов, когда на столе в «Господах офицерах» еще были запотевшие графинчики, а не теплые бутылки, и когда никто не пел песен и не лез драться, а шутки были не столько смешные, сколько натужные, и галстук висел еще на шее, и, выходя в туалет, Помазкин еще только подмигивал своему отражению в зеркале – ну что, мол, сейчас нажремся?

Он фотографировался с подарком, он помнит. Он пытался срубить им пробку с винной бутылки, но сумел только разбить бутылку, все смеялись. Он размахивал подарком в караоке, когда пел «Потому что нельзя быть на свете красивой такой», и на него смотрела Оксана из областного управления. Дальше он не помнит, и, если предположить, что, приглашая Оксану к себе домой, он использовал подарок в качестве аргумента, то не Оксанина ли кровь на этом клинке и на одеяле? Что это кровь, а не кал, он уже понял и старался понять, насколько это может быть серьезно. По всему выходило, что очень.

38

У Химича в его романе теперь был такой сюжетный поворот, что Россия пошла на ментов войной. Воевали тяжело, под новый год штурмовали главную ментовскую крепость, и штурм провалился, захлебнулся, много русских погибло, но страна большая – подтянули еще срочников, собрали резервы отовсюду, почти дожали. Но менты коварны, они захватили больницу где-то в России – тысяча заложников, страшно. Российский премьер звонил главному менту и со слезами умолял не убивать. Сторговались на прекращении войны, заложников отпустили, установился мир лет, может быть, на пять.