Читать книгу "Где ты, любовь моя? - Долорес Палья"

- Парижская весна - просто чудо, она помогает почувствовать все очарование Миди, - заявил Клод.

- В этом плане парижская зима еще лучше, - добавил Милош.

Целые дни напролет мы валялись на горячем песке пляжа, поедая восхитительные сандвичи с салатом. Вода была еще холодная, и мы просто лежали на солнце, смеялись и кувыркались в песке. Мы показали Милошу Ниццу и Монте-Карло. Поскольку для казино у нас не было ни подходящей одежды, ни денег, мы бродили по улицам, пропитываясь духом игры и стараясь «ощутить вкус роскоши». То готовили невероятные обеды, то обходились бутербродами с яичницей. То спали до полудня, то вскакивали в шесть утра, «чтобы время не терять». Слушали музыку, читали, валяли дурака - одним словом, делали все, что душа пожелает.

Вечерами мы бродили по холмам, все втроем, взявшись за руки, вдыхали аромат весны и распевали песни. Еще несколько дней под солнцем, пикников на пляже, обедов на террасе, послеобеденного сна или полуденных моционов, прогулок по морю, визитов на Изе - средневековый горный утес, последний поход в порт, спешная уборка на кухне - и снова ночной поезд, и мы все трое спим без задних ног в переполненном вагоне третьего класса.

Глава 14

В Париже становилось все теплее. Теперь Милош почти каждый вечер был свободен, и мы проводили вместе больше времени, чем раньше, до Пасхи.

Меня пригласили на выставку Пикассо в Дом Французской Мысли. Мы вместе ходили по музеям, стояли в очереди в «Урсулинки», посещали выступления Сартра в Сорбонне, Камю и Гэри Дэвиса. Слушали джаз в погребках у Сены, танцевали на Монмартре вместе с американскими туристами. Обедали на Университетском острове, устраивали пикники в Булонском лесу. Мы открыли для себя не слишком известные парки Парижа, такие как парк Монсури и Бют-Шомон. Пили бесконечное пиво во «Флер», «Селект», «Дом», «Куполь», ели бутерброды на набережных Сены. Забирались на Эйфелеву башню. А почему бы и нет? Приветствовали отмену нормирования продуктов той весной, слушали лекции Мерло-Понти и Джона Стейнбека, ходили на репетиции в «Комеди Франсез», где Луи Жуве наводил критику. Мы читали, слушали, болтали и мечтали.

Недели текли за неделями, время лилось незаметно, и ничто, кроме последнего поезда метро, над нами не тяготело. Ни времени, ни границ, ни груза ответственности.

Близилось лето. Мы снова отправимся в Канн конечно же. Сможем проехаться автостопом по Италии и даже до Сицилии добраться. Мы с Клодом как раз обсуждали маршруты, города и острова.

- У меня на лето работа есть, - покачал головой Милош.

- Работа? - уставились мы на него.

- Да, - рассмеялся он, - работа.

Это очень задело меня. Он мне ничего про работу не говорил.

- Что будешь делать? - спросила я.

- Канавы копать или что-нибудь в этом духе. Одним словом, физический труд в Германии.

Он рассмеялся, увидев мое удивление, и обнял меня за плечи.

- Только на шесть недель, - успокоил он меня, словно маленького ребенка.

Когда мы остались одни, Милош пояснил:

- Так я смогу купить себе зимнее пальто и ботинки, и еще на несколько месяцев останется. На следующей неделе мой кузен Алексис приедет в Париж, он все и устроит. У него есть связи с несколькими конторами, организующими работу студентов в Германии. В прошлом году мы сто тысяч франков заработали в трудовом лагере. Глупо было бы не поехать снова.

Я понимала, что он прав, но не могла скрыть разочарования.

- И еще я три белые рубашки куплю, - рассмеялся он.

- По одной на каждый прием пищи?

Длинное, такое заманчивое, долгожданное лето…

- А что мне делать? - спросила я.

- Это же всего шесть недель, и ты поедешь с Клодом в Канн, загоришь, будешь рисовать на открытом воздухе, а может, поучишься готовить в закрытом помещении.

- Ты один поедешь или с Алексисом?

- Надеюсь, что с ним. Но если не с ним, то уж точно с Сержем - это парень из нашей семинарии. Кстати, - добавил он, странно улыбнувшись, - Серж тебя видел. И считает тебя красавицей.

- Но я ведь никогда с Алексисом не встречалась? - спросила я, взглянув на Милоша. В глубине души я знала, что Милош намеренно не рассказывал Алексису обо мне. Не знаю почему, но я с самого начала почувствовала - с Алексисом надо считаться.

- Ну, он проводил исследования в Гейдельберге. У него превосходная стипендия. Пишет диссертацию по Кьеркегору, но с христианской точки зрения.

- Это ни о чем не говорит, - прервала я его.

Он засмеялся:

- Между прочим, он прекрасный парень. Ты познакомишься с ним. Через некоторое время.

Было совершенно очевидно, что от Алексиса меня скрывали столь же тщательно, как и от людей из семинарии. И по той же причине.

- Через некоторое время? - Я поняла, что Серж - совсем другой. Вот с кем бы мне хотелось познакомиться.

- Чего ты улыбаешься? - спросил он.

- Ничего. А я улыбаюсь? Смотри! Чайки! - Прямо под нашим окном над шлюзами летали чайки.

Сколько же стоил билет в метро в сорок восьмом году? Почему я никак не могу вспомнить?

На террасе пригревало весеннее солнышко. Я ела бутерброд и смотрела на проплывающие мимо баржи. Чайки. Это чайки? Или голуби? Никак не могу разглядеть.

Глава 15

Четырнадцатое июля9, 1949 год. Душно и жарко. Мы шли пешком до самой Бастилии. На Милоше футболка и рабочие брюки - влияние Америки. Мне было смешно, потому что он сильно смахивал на ковбоя. Он не должен быть худым, все его тело кричало об этом. «Товарищ Ковбойский», - назвала я его, и день начался и закончился смехом.

Бастилия, огромные сердитые плакаты, взывающие к миру и дружбе, - покончим с тем, начнем это, - совершенно неуместные шотландцы в юбках и с волынками, - мне так хотелось, чтобы они сыграли на волынке Интернационал! Мы опустили в коробку монетки, и нас с ног до головы увешали бантами и лентами. «Мир» - такое замечательное слово в солнечный день. Мы шли и шли по городу - никакого метро, никаких автобусов; мы ходили пешком, чтобы ничего не пропустить в этот день. Революции празднуются пешими.

Потом мы ели сыр в парке Лувуа, здороваясь с немыслимым памятником четырем рекам Франции. Кто-то предусмотрительно снабдил Луару маленьким французским флагом. Мы танцевали на улицах острова Сен-Луи, на этих крохотных улочках, всем своим существом проникшись духом четырнадцатого июля. Вдыхали, ощущали, любили Париж, чувствовали, как Париж поднимается по горлу и превращается в слезы на глазах; прижимаясь друг к другу в толпе, танцующей на освещенных фонарями улицах, держали друг друга за руки, целовали друг друга в улыбчивые губы допоздна, до теплой, наполненной музыкой ночи.