Читать книгу "Три дня и вся жизнь - Пьер Леметр"

Антуана словно парализовало. Перед господином Дэме стоял пустой стакан и бутылка вина. В задумчивости он опустил глаза. Прошли долгие минуты, пока он вспомнил, что не один. Он указал Антуану на стул возле себя. Антуан испугался, что господин Дэме встанет и двинется за ним к дверям, чтобы заставить сесть. Он робко подошел. По мере приближения, видя этого огромного грубого человека совсем рядом, Антуан все больше боялся его.

– Сядь…

Стул, отодвинутый Антуаном, издал противное скрежетание, как мел по школьной доске. Господин Дэме долго, не отрываясь, смотрел на мальчика.

– Ты ведь хорошо знаешь Реми… А?

Антуан закусил губы: да, вроде так, то есть немного…

– И ты полагаешь, что этот ребенок мог сбежать? В шесть лет?

Антуан отрицательно покачал головой.

– Ты можешь себе представить, чтобы он вот так ушел к черту на кулички? И не нашел дороги назад. Ведь он здесь родился!

Антуан понял, что слова господина Дэме – это не вопросы, а мысли, которые он перебирал долгие часы. Он не ответил.

– И с какой стати они не ищут его ночью? У них там, в жандармерии, фонарей, что ли, нет, а?

Антуан слегка развел руками. Он не мог объяснить.

От господина Дэме исходил неприятный запах, вдобавок к нему примешивался выхлоп вина, которым он явно злоупотребил.

– Я пойду… – пробормотал Антуан.

Господин Дэме не двигался, поэтому мальчик осторожно встал, словно не хотел будить его.

Но тут господин Дэме вдруг развернулся, дернул его за штаны и притянул к себе. Его руки обхватили Антуана вокруг пояса, взрослый мужчина прижался головой к его груди и зарыдал.

Антуан едва не упал под его тяжестью, но удержался на ногах. Он видел толстый седой затылок сотрясаемого рыданиями отца Реми, вдыхал его резкий запах. В грозных тисках мощных объятий этого человека ему хотелось умереть.

На комоде в разномастных рамках стояли фотографии семьи. Одна была пуста. Та, где прежде был снимок, отданный жандармам и показанный в телевизионных новостях. Реми, в своей желтой футболке, с этой прядкой волос…

Никто не стал переставлять другие рамки, чтобы заполнить пустоту. Родные ждали, чтобы фотография Реми вернулась на свое место. Чтобы все в конце концов вернулось на свои места…

9

Казалось, рассвет никогда не наступит. Над городом висело молочно-белое скучное небо. Первые добровольцы обнаружили господина Дэме стоящим под освещенным навесом лицом к саду. На нем были грубые башмаки и бежевая парка. Плотно сжатые кулаки он засунул в карманы, лицо у него было замкнутое, как в самые худшие дни.

Мужчин было больше, чем женщин, и еще несколько парней постарше Антуана, лет шестнадцати-восемнадцати, которых он едва знал.

Ночью Антуан не сомкнул глаз и теперь был совсем без сил.

Стоило ему увидеть в окно, сколько народу собралось у Дэме и готовилось строем пройти к мэрии, мужество покинуло его.

– Как, разве ты не идешь?

Госпожа Куртен была возмущена. Что о нем подумают, если он не пойдет, что о нем скажут? А о ней? О них? Хотя бы ради Бернадетты… Весь город собирается прочесывать лес, это всеобщий долг!

– Семья Мушотт тоже не идет! – возразил Антуан.

Аргумент был нечестный, он это отлично понимал. Никто так не ненавидел семейство Дэме, как Мушотты. Говорили даже, какое счастье, что между ними стоит дом госпожи Куртен, иначе мужики уже давно поубивали бы друг друга.

– Ну ты же прекрасно знаешь, что… – сказала госпожа Куртен.

Чтобы прекратить этот разговор, Антуан уступил и спустился.

Он пожал несколько рук и постарался держаться по возможности подальше от семьи Дэме, которая, впрочем, и так была окружена плотным кольцом добровольцев. Валентина надела те же красные джинсы, но в бледном свете этого печального утра они казались выцветшими, а сама девушка, затерявшаяся среди людей, выглядела более взрослой, неуместной, второстепенной.

Процессия двинулась к месту сбора. Если вокруг четы Дэме соблюдалось почтительное молчание, то дальше вовсю шумели и комментировали событие. Во-первых, этот пруд… Сколько лет уже обсуждают необходимость обезопасить подход к нему, а мэрия так ничего и не делает.

А потом, это прочесывание, чья тут инициатива – мэрии или префектуры?

Раздражение горожан, проявлявшееся уже два дня, в столь необычных обстоятельствах находило новые способы самовыражения. Люди жаловались на мэрию, то есть на мэра, то есть на хозяина предприятия Вейзера. В их невнятном негодовании сосредоточилась вся та озлобленность, которую социальная нестабильность уже давно вызывала у населения и из-за невозможности открыто выразить которую переносилась на это событие.

Служба гражданской безопасности установила перед мэрией две большие белые палатки. Прибыли пожарные и жандармы. Ба, а собаки-то где? – поинтересовался кто-то. Госпожа Куртен беседовала с хозяйкой бакалейной лавки. Антуан старался подслушать, но ничего не разобрал. В его черепной коробке что-то громыхало, непрерывно вибрировало; звуки достигали его ушей словно сквозь вату: он улавливал обрывок слова здесь, кусок фразы там. Эй, Антуан! Он обернулся. Тео.

– Ты не имеешь права здесь находиться!

Антуан раскрыл было рот: и с чего бы он… Сынок мэра выпятил грудь, радуясь возможности сообщить неприятное известие.

– Чтобы принять участие, надо быть совершеннолетним! – сказал он таким тоном, будто сам не подпадал под это ограничение.

Госпожа Куртен живо обернулась к ним:

– Это правда?

Подошел жандарм, тот самый, что накануне допрашивал Антуана:

– Должно быть хотя бы шестнадцать лет… – Он с едва заметной улыбкой взглянул на мальчиков и продолжил: – Молодцы, что хотите участвовать, но…

Толпа непрерывно росла. Вновь прибывшие обменивались рукопожатиями, делали скорбные, но решительные лица. Мэр общался с представителями гражданской безопасности, с жандармами. Разложили штабные карты. Приехал грузовик с четырьмя рвущимися с поводка собаками. Ну вот, другое дело, сказал кто-то.

Потребовалось некоторое время, чтобы разбить людей на группы и поставить во главе каждой жандарма или пожарного. Инструкции были изложены ясно и четко. Мужчины согласно кивали головами в шапках или капюшонах.

Антуан насчитал с десяток групп по восемь человек.

Появилось телевидение, что произвело впечатление. Оператор обшарил объективом толпу, старавшуюся показать свою дисциплинированность, усердие и ответственность. Журналистка затруднялась сделать выбор: каждому было что сказать. Какая-то женщина, которую Антуан прежде никогда не видел, поведала, как она потрясена. Она прижимала к груди сжатые кулаки, можно было подумать, это мать пропавшего ребенка. Пока она описывала свои эмоции, журналистка привставала на цыпочки, безуспешно ища глазами родителей. Обнаружив их, она даже не дала женщине закончить фразу и, работая локтями, принялась лавировать в толпе. За ней поспевал оператор. Наконец они добрались до белой палатки.