Читать книгу "Умытые кровью. Книга 1. Поганое семя - Феликс Разумовский"

– Похабель-то какая, господа, – прапорщик Паршин рывком поднялся из-за стола, повалившись на койку, яростно взялся за гитару, – несусветная похабель.

Не стерпел – молод, горяч. Офицеры молчали, понимали, что дело здесь не в паскудной бумажонке. Просто где это видано, чтобы шельмоватый мужик с цепким взглядом прищуренных глаз и гигантской мужской силой поднялся во весь рост над Россией и цепко держал ее за срамное место грязной ручищей…

Надрывное звучание струн разбудило поручика Полубояринова. Он протяжно, с уханьем зевнул, свесил ноги в вонючих шерстяных носках и, заметив Кузьмицкого, посмотрел на наручные часы:

– Ого, скоро полночь, – кряхтя, натянул задубевшие сапоги и подошел к столу. – Что пьем, господа?

На его подвижной прыщавой физиономии масляно блестели бегающие глазки, редкие усы топорщились. Повадками Полубояринов напоминал хорька – маленького, верткого, готового вцепиться в горло.

– А я, как всегда, к занавесу. – При виде пустых бутылок под столом он повел остреньким, раздвоенным на конце носом, глянул на карикатуру, и на его губах расплылась сальная ухмылка. – У Алисы губа не дура, у святого старца, говорят, и впрямь член в пол-аршина.

Передние зубы у него были редкие, почерневшие от табака.

– Вот что, Полубояринов, жена Цезаря вне подозрений. А потом, вы что, свечку держали? Или, может, сами близко знакомы с Григорием Ефимычем? – Граевский пересуды о личной жизни царицы не выносил. Если все это даже и правда – баба она и есть баба, тем более что у мужа на уме одна выпивка и занятие фотографией.

Он брезгливо поморщился.

– Это все, господа, больное воображение, грязь, сплетни.

– Ну, не скажи, Граевский, не скажи. – Граф Ухтомский раскатисто заржал, так что подавился сигарным дымом и закашлялся. – Еще до перевода на фронт я как-то свел приватное знакомство с одной особой, только врожденная деликатность не позволяет произнести вслух ее имя. Для удобства назову ее княгиней Р. Так вот, когда однажды после любовной судороги мы отдыхали за шампанским в ее алькове, она поведала премилую историю. В четырнадцатом году без вести пропал на фронте ее муж, и, чтобы выяснить его судьбу, ей удалось через Симановича, секретаря Распутина, попасть на рандеву к «святому черту». Обретался он тогда на Гороховой, в пятиэтажном доме с эркером неподалеку от полицейского участка. По черной лестнице княгиня поднялась в квартиру, через кухню прошла в столовую и сразу опустила глаза – увидела знакомых из бомонда. У тех, видимо, тоже было что-то не так с мужьями.

На столе царил полный беспорядок – икра, рыба, фрукты. Тут же кислая капуста, картофель, черный хлеб. Однако всем было не еды – ждали старца. Наконец он вышел и, усевшись за стол, принялся хлебать уху. В совершенно непотребной манере, чавкая, шумно. Дамы смотрели ему в рот с умилением, подобострастно улыбались. Распутин выхлебал полмиски, бросил в уху хлеб, потом принялся грязными пальцами вытаскивать набухшие куски и оделять ими особ, приближенных ко двору. Не поверите, господа, но те, при??ыкшие к французской кухне и российским деликатесам, причащались с восторгом. Не обошел Распутин своим вниманием и княгиню, а затем пронзительно глянул ей в глаза: «Со мной пойдешь». Словно во сне, она поднялась и пошла следом за старцем в его кабинет. Он был почти пуст – стол да несколько кожаных кресел. «Чево хочешь? – спросил Распутин у княгини и, узнав причину ее визита, снова повелительно посмотрел на нее: – Сымай одежу». Не в силах противиться неведомому гипнотизму, она разделась и, словно восковая кукла, молча застыла перед старцем. «Будешь кобылицей!» Тот приказал княгине обнять спинку кресла и, грубо схватив ее за плечи, облагодетельствовал. Так вот, господа, – Ухтомский выдержал паузу и обвел слушателей горящим взором, – член его был действительно огромен, длиной никак не менее фута. Княгиня ничего подобного в жизни не видала, а уж ей-то было на что посмотреть. Старец, не отрываясь, троекратно покрыл ее и сказал: «Ну, матушка, нутре у тебя доброе, все будет в порядке». Приказал одеваться и отпустил с миром. А самое интересное, господа, что через неделю отыскался муж княгини – он был контужен, лежал без памяти в полевом лазарете. Так потом надоел ей, бедняжке, что пришлось отправить его в Париж, в военную миссию.

– Вот так, господа, и въезжают в рай на хрену. – Пакостно улыбаясь, Полубояринов важно взял сигару и, откусив кончик, долго не мог прикурить. – Видел я как-то этого монстра в Старой Деревне в ресторации «Вилла Роде». Он там мадеру изволил жрать, чуть ли не тазами. Грязен, гнусен, бородища всклочена, видом – чистый антихрист. И ведь смотрите, господа, – поручик сделал значительное лицо, отчего его сходство с хорьком еще более усилилось, – убить его пытались, причем пырнули ножом почти в самое причинное место, а он остался жив и блудодействует, да еще как. Чертовщина какая-то, нечистая сила.

Его голос сочился завистью.

– Да ладно вам, поручик, скажете тоже, чертовщина. – Граф Ухтомский презрительно повел усами. – Это все Бадмаев, если б не его таланты, Гришку давно бы уже жрали могильные черви.

Кто мог знать, что не пройдет и месяца, как Распутин будет отравлен, изнасилован, расстрелян и лишен мужского достоинства, а смерть свою найдет под невским льдом. Fu… e non e!

– Давайте-ка сменим тему, господа. – Вспомнив про мокрые портянки, Граевский стал разуваться, а в это время открылась дверь и осторожно, боком, зашел незнакомый прапорщик.

– Доброй ночи, господа, могу я видеть командира третьей роты? Всем вдруг показалось, что в землянке совсем не стало места. Вошедший был саженного роста, носил сшитую на заказ шинель и весил никак не меньше восьми пудов. Погоны, украшенные на просветах одинокими звездочками, терялись на его необъятных плечах.

– Я командир первой роты, – негромко отозвался Граевский.

Наступив на задник, он пытался стащить сапог, однако тот не поддавался, сидел на ноге как влитой.

– Господин штабс-капитан, – великан взял под козырек и, сутулясь, чтобы не цеплять бревенчатый накат, сделал шаг вперед, – имею честь явиться в ваше распоряжение…

Внезапно он замолчал, всматриваясь, и голос его сделался взволнованно-радостным:

– Граевский, никак это ты!

Удивившись, штабс-капитан подошел ближе и сразу же забыл о сырых портянках – перед ним стоял Страшила. Заматеревший, но с прежней бесхитростной улыбкой на круглом, щекастом лице. Все так же морщился его широкий, похожий на картофелину нос, на лбу знакомо краснел длинный, выпуклый шрам – гимназист один постарался, пряжкой. Граевскому невольно вспомнился Румянцевский сквер, запах новогодней елки, наивные детские мечты о чем-то хорошем и несбыточном.

– Руку-то опусти, балда. – Он сморгнул внезапно выступившие слезы и кулаком ткнул прапорщика в бок: – Ну, Страшила, здоров же ты стал!

От радости ему хотелось громко заорать, встать на голову, отмочить какую-нибудь глупость. Однако сдержался: прошло время, не мальчишки уже.

– Вот так встреча! – Чувствуя, как оживает душа, он обнял великана и потянул к себе на нары. – Ну, садись, рассказывай.