Читать книгу "Израиль. Земля обетованная - Елена Коротаева"

Вообще израильтяне могут остолбенеть, если в кафе вежливо попросить у людей, сидящих за соседним столиком: «Извините, передайте мне, пожалуйста, кетчуп», а если еще добавить: «Будьте любезны», то вообще сочтут за ненормального. Все эти контакты происходят по другой схеме. Обсуждается все шумно, при этом каждый чувствует себя уважаемым и полноценным членом общества. А уж поведение израильтян на дорогах… а уж на скоростных… зрелище не для слабонервных, проще говоря. Сказать, что мне это ново, – смешно. Обгоняют, спешат, подрезают, орут, подрезая, высовываются в окно и кричат, обгоняя, – это нормально… темперамент! А все равно, проведя годы в вежливом, прохладном раю, хоть я и очень люблю и уважаю канадцев за вежливость, ненавязчивость, недозволенность лезть в душу и что-либо критиковать, я не могла даже предположить, что может настать час, когда лихачи на дороге будут мною восприниматься спокойно. Вот этим ощущением, что все родственники, сейчас они хамят, а завтра пойдут за тебя воевать, что к любому члену правительства обращаешься на «ты», что вот этот малюсенький клочок земли, обозначенный цифрой на карте мира, который почему-то всем нужен, это что-то совсем не просто так, и души, и эмоций, и любви генерирует он куда больше, чем громадная Австралия или претендующая на все первые роли Америка.

Глаза нашего друга

Вспомнилась занятная история. После работы муж часто встречал меня на машине, и мы ехали в кибуц Агошрим плавать в бассейне, загорать на зеленой траве и играть в настольный теннис, куда я обычно покупала абонемент на целый год для всей семьи. Младшая дочка делала заплывы в Агошриме и подтягивалась на металлических поручнях у входа в бассейн с того момента, как начала ходить, с десяти месяцев. Около девушки-кибуцницы, которая сидела за столиком и продавала билеты, стоял высокий молодой человек лет тридцати и неспешно с ней беседовал. Одет он был как и подобает человеку, который пришел поиграть в настольный теннис и поплавать. Видно было, что он думает о чем-то своем, а разговор поддерживает из вежливости. Однако самое главное, что поражало, это было выражение его глаз – абсолютно советское, такое замыленно русско-советское, которое узнается в любом краю, хоть в Исландии, хоть в Нигерии, как бы человек ни был одет и на каком бы языке он ни говорил, а наш незнакомец говорил на иврите как человек, родившийся в Израиле. Очень редко, практически никогда после двадцати лет жизни на Западе у нашего человека, выросшего в СССР, не появляется в глазах огонек заинтересованности, свойственный людям другой ментальности. У нас, чем бы мы ни занимались, нет-нет да и проскальзывает взгляд человека из московского метро, нормальный взгляд, но очень характерный, я думаю, вы понимаете, о чем я говорю. Так вот этот парень с густыми, коротко подстриженными черными волосами и совсем не русскими темно-карими глазами смотрел именно так, и было в этом поразительное несоответствие. Я сказала мужу:

– Спорим, что он наш!

– Поспорить-то можно, но ты проиграла… 200%, у него нет акцента.

– Неважно, он смотрит как мы. Он из России.

– Не может быть, он израильтян!

– Это удивительно, не может быть, но он наш человек.

Я подошла к задумчивому брюнету и рассказала ему про наш спор. Ответил он по-русски, абсолютно чисто, что в споре не победил никто, поскольку он – друз (араб), учившийся в институте в России, в одном небольшом городке. Получив ходовую хорошо оплачиваемую профессию, он остался там еще на три года работать. Друзы – это совершенно особая нация, их городов и деревень много по всему Израилю. Они пользуются всеми правами, что и израильтяне, служат в Армии обороны Израиля, среди них много офицеров. У моего брата в офисе друзов ровно столько, сколько евреев. Все дружно сосуществуют. Наш новый знакомый жил высоко в горах на севере, в той части страны, которая раньше, до 1967 года, принадлежала Сирии.

Оказалось, что была у него в России любовь, русская девушка, лучше которой нет. Родители требовали, чтобы он вернулся домой, и желательно один. Он подчинился, будучи (удивительное дело!) единственным ребенком в семье, и вот уже два года после возвращения мучился и совершенно не мог привыкнуть к своему родному друзскому городку, окружению, быту, достойной и даже почетной работе. Все казалось ему чужим и вгоняло в жуткую тоску. А главное, что причиной была не только его русская любовь, а вообще глобальная тоска по России и полное ощущение, что дом его там, а вовсе не здесь.

Мы подружились, он приходил к нам в гости, мы часто одновременно приезжали в Агошрим и вместе проводили время в кибуце. Приглашал он нас и к себе в гости, в друзский город, где дома с плоскими крышами, потому что достраиваются вверх, если женится один сын, потом, если женится следующий, каждому наверху достраивается квартира. Мы видели бесконечные фруктовые сады, принадлежавшие его родителям, к которым наш приятель был совершенно равнодушен, как и ко всему в своем родном краю. С нами за столом сидел его отец в широких черных штанах, которые по традиции носят все друзы, и черной шапочке, нас полюбили и даже посвятили в особенности их религии, сказав, что они, конечно, мусульмане, но в Мекку не ходят и верят, что человек рождается не один раз.

Его мама не сидела с нами за столом, а только прислуживала, принося восточные сладости и соки молча и лишь поглядывая добрыми голубыми глазами и шурша тонкой тканью черного платья и белого шарфика, которым прикрывала лицо, чтобы видны были только глаза. Постепенно мы познакомились и с друзьями нашего «русского» ностальгирующего араба.

Один из друзей однажды подвозил нас домой на своей машине и поведал «страшную» тайну, что хоть и принято в их кругу говорить, будто Израиль захватил их местность в 1967 году и что они ждут того дня освобождения, когда с божьей помощью этот кусок земли опять отойдет Сирии, на самом деле не приведи господи, чтобы их опять присоединили к этой стране. Об этом думает каждый, но говорит только у себя дома, потому что они работают, получают все израильские льготы, пенсии и пособия, пользуются медицинским обслуживанием, посещают больницы, имея медицинские страховки, как и все израильтяне-«оккупанты», получают образование… и не дай бог… не дай бог… обратно в Сирию, где даже понятия «пенсия» не было, как он сказал, а так – работай, пока не помрешь. Не знаю, правда это или нет, но за что купила – за то и продаю. Никто его за язык не тянул – так сказал этот молодой друз, разоткровенничавшись с попутчиками, человек, которого мы никогда больше не увидели и знали, что не увидим… И он знал, что не увидит нас.

Но вернемся к нашему душевному другу, страдавшему на родине. Шло время, голубоглазая мама приводила ему местных невест, но он был к ним равнодушен. Изнывал на работе, радовался встречам с нами. Потом он исчез на несколько месяцев из нашего круга общения, закрутили нас какие-то дела, мы долго не ездили в Агошрим, а когда приехали, нам рассказали, что молодой человек уехал всё-таки в далекий российский город, куда звала его любовь и еще какое-то не объяснимое словами чувство притяжения к своему месту на планете. Может быть, это связано с прошлыми жизнями, если таковые имеют место быть.

Заместитель мэра города и уборщица

Забегу немного вперед. Мы находились уже близко к цели нашего путешествия, а наша цель, как вы помните, – это крайний север Израиля, когда возник на пути один знакомый городок, в котором живет мой хороший приятель и бывший сосед – доктор. Было утро, и он, скорее всего, был на работе, поэтому мы решили заглянуть к нему в кабинет, где доктор принимал пациентов. Никого не было ни около кабинета, ни в очереди, то есть и очереди не было, ну и прекрасно, значит, народ здоров, что само по себе замечательно. Постучали, зашли, дальше приветствия, расспросы: что да как, кто где, как вообще? и «хуц ми зе?» (а кроме этого?) – так спрашивают израильтяне, когда хотят выудить самую важную, порой скрываемую информацию, дескать… о политике, Газе, Обаме, дороговизне и семейных делах мы уже поговорили, все с этим ясно, ничего нового не скажешь, а теперь давай выкладывай самое главное. Беседа только начала принимать самый интересный оборот, как вдруг в раскрытую дверь кабинета вошла пожилая уборщица с ведром и традиционной израильской шваброй и тряпкой. Тряпки эти, половые тряпки, надо сказать, сделаны из такого удобного впитывающего и просто самостоятельно моющего материала, что хорошие хозяйки, уехавшие в другие страны, долгое время не могут привыкнуть, например, в Америке или Канаде к местным примитивным тряпкам для мытья полов и просят выслать или передать с оказией пару-тройку израильских. Это не потому, что все тут маниакально-депрессивные чистюли, а просто к хорошему быстро привыкаешь: с хорошей машины не очень-то приятно пересаживаться на примитивную, точно так же и с тряпками. К слову сказать, я никогда и нигде после Израиля больше не встречала специальные шампуни для пола. В Израиле культ чистых полов. Они в основном выложены камнем или покрыты керамической плиткой. В любой квартире есть несколько дренажных круглых дырок-стоков в полу, куда сгоняется вода после мытья пола. Для этого используется специальная резиновая швабра, аккуратненькая и удобная, таких швабр я тоже после Израиля нигде не видела. Может быть, только там так моют пол. Короче говоря, израильские женщины чистюли, и в домах обычно все сверкает, особенно пол.