Читать книгу "Великий князь - Алексей Кулаков"

«Вороний глаз четырехлистный, он же Paris guadrifolia, – травянистое растение из рода вороний глаз семейства мелантиевых, крайне ядовит…»

Еще раз поглядев на рисунок, изображавший одинокую черно-лиловую ягоду на тонком стебельке, боярышня-грамотейка молчаливо согласилась с названием. Вороний глаз и есть!

«Лютик ядовитый, он же Ranunculus sceleratus, – многолетнее травянистое растение из рода лютик семейства лютиковых, очень ядовит».

– Надо же, а выглядит как безобидная травка…

Прокомментировав нечаянно вырвавшиеся у нее слова согласным хмыканьем, царевич чуть наклонился над рукописью и пригляделся к своим трудам, проверяя, хорошо ли высохли чернила. Затем аккуратно закрыл массивную книгу, тихо щелкнув обоими замочками, и еще раз сладко потянулся – хорошо-то как!

– Прикажешь подать обед, господин мой?

– Мм?.. Да.

Подхватив на руки свое творение, тринадцатилетний писатель (и злостный плагиатор к тому же) подошел к дубовым полкам личного собрания, занимающего две совсем не маленьких стены его Кабинета.

– Вот сюда, моя хорошая.

Полюбовавшись на прекрасное зрелище пяти одинаковых с виду томов, Дмитрий не удержался и вытащил первый, дабы немного утешить внезапно прорезавшуюся ностальгию. Провел кончиками пальцев по ровным чернильным строкам начальной статьи, поименованной «Система природы»[34], перекинув затем страницы до следующей вкладки. И еще раз.

– Философия природы. Рода растений, виды растений…[35]

Каждая из этих «статеек» занимала относительно мало места, но была, по сути своей, отдельной книгой. И одновременно – частью трудов еще не родившегося шведского естествоиспытателя Карла Линнея. Прославившегося в середине восемнадцатого века именно благодаря своей единой системе классификации растительного и животного мира.

«Можно сказать, ценный трофей из недружественного государства. Или Швеция хоть раз да была для России верным союзником? Впрочем, какая разница…»

Вновь восстановив единство пятикнижия, Дмитрий окинул взглядом свои либерейные богатства и тяжело вздохнул – работы ему предстояло еще очень много. Например, перенести на бумагу все, что помнилось из школьного общеобразовательного курса знаний. И не просто перенести, а еще и заботливо отделить то, что ближайшие два века просто не понадобится (вроде ядерной физики или «продвинутой» биологии), разделив затем оставшееся на несколько уровней доступа. Скажем, с первого по второй класс – для ремесленных училищ царства Московского. Третий освоят те, кто проявил особое прилежание и желание учиться дальше. Знания с четвертого по восьмой класс обычной советской школы шестидесятых годов будут доступны только для студентов не существующей пока академии – благонадежным профессорам и академикам которой, в свою очередь, слегка приоткроется курс опять же обычного советского техникума.

«Охо-хо, это ж сколько бочек чернил мне придется еще извести!»

С некоторым опозданием, зато большим аппетитом (а чего, организм-то молодой, растущий!) пообедав, удельный князь Твери расслабленно откинулся на спинку стула и прикинул дальнейшие планы: поработать часик с челобитными, затем показать себя большой свите – соскучились, поди, ироды пустоголовые. Ну а перед сном можно немного погулять на свежем воздухе. Хотя какой он, к черту, свежий? То кузней пахнет, то березовым дымком из печей, или налетит вонь с кожевенных промыслов и незаметно сменится на запах конского навоза. Настоящая свежесть только за городскими стенами! Аромат луговых трав и свежескошенного сена, сырая свежесть, постоянно веющая от Волги, многообразие запахов дикого леса…

– Господин мой.

Без какого-либо раздражения вынырнув из расслабленно-умиротворенного состояния, царевич выслушал верную Авдотью и разрешающе качнул головой, предвкушающе оживившись. Новости из Тулы!..

– Долгие лета!

Переступивший порог княжеского Кабинета Богдан Бутурлин, уставший и буквально пропитавшийся дорожной пылью, первым же делом отвесил глубокий поклон. А затем, не говоря лишних слов, положил перед своим повелителем увесистый кожаный тул с бумагами.

«Так-так, что у нас здесь? Ну, это не к спеху, это тоже прочитаю завтра…»

Развернув сложенную вчетверо карту, густо покрытую разноцветными значками и линиями, Дмитрий окинул ее беглым взглядом. После чего уделил заметно большее внимание довольно коряво написанным отчетам семерых розмыслов-рудознатцев, кои с ранней весны и до середины лета проверяли все его «откровения» касательно тульских месторождений полезных ископаемых. Ну и заодно «выгуливали» своих учеников, набранных по настоятельной просьбе государя-наследника и находящихся на его же полном обеспечении, что довольно чувствительно отозвалось на его личном, далеко не резиновом кармане.

«Прекрасно!»

Свернутая карта и отчеты пропали в одном из ящиков стола. В другой ящик упала плотная и весьма основательно исписанная пачка листов с бумагами с первого металлургического завода – с ними требовалось разбираться без спешки и весьма обстоятельно. Жалобы, заявки и прошения, вопросы от бывших учеников касательно разных производственных тонкостей, кое-какая статистика… В результате этих нехитрых манипуляций перед Дмитрием остались лежать опустевший тул и грамотка, отчего-то сплющенная едва ли не в плоский блин. Судя по остаткам небольшой сургучной печати с половинкой оттиска, сие послание было от его личной ученицы Домны.

«Никак Бутурлин рискнул проявить любопытство?»

– Хм?..

– Это я локтем приложился, Димитрий Иванович. Случайно вышло…

Скользнув чувствами по эмоциям своего ближника и не обнаружив в них даже и мельчайших оттенков лжи, царевич едва заметно кивнул, милостиво принимая объяснение. Аккуратно развернул грамотку-блин, вчитался и на пару мгновений слегка прикрыл глаза.

– Я доволен тобой. Отдыхай.

Прижав правую ладонь к сердцу, весьма обрадованный заслуженной похвалой и в особенности своим успешным участием в настоящем взрослом деле (пусть и не на первых ролях), Бутурлин откланялся.

Динь-динь-динь!

На мелодичные звуки небольшого колокольчика в Кабинет тут же заглянул Мишка Салтыков. Честно говоря, секретарь из него был так себе, но за неимением лучшего… Огласив свое желание незамедлительно увидеть княжича Горбатого-Шуйского, царевич вновь подхватил письмо, в котором шестнадцатилетняя Дивеева коротенько хвалилась успехами на лекарской ниве и довольно толсто намекала, что изрядно скучает по временам своей учебы вообще и по сереброволосому учителю в частности. Который, кстати, мог бы уже и призвать свою Драгоценность обратно для дальнейшего наставления в лекарском деле.

«Ну да, из столичной Москвы да в провинциальную Тулу, где иные пациенты ее не то что ро́вней и человеком-то не считают! Какой девице это понравится? Ничего, отрицательный опыт тоже полезен».