Читать книгу "Талисман, или Ричард Львиное сердце в Палестине - Вальтер Скотт"

Более трех ночей не отходил он от постели больного, отдыхая лишь в течение нескольких минут. Он не снимал с себя куртку, почти не менял положения и вставал лишь для того, чтобы поднести к воспаленным устам Ричарда питье или лекарство, которое король не соглашался принимать из других рук. Что-то трогательное сквозило в неловких движениях и ласковых увещаниях грубого воина, нежная заботливость которого составляла сильный контраст с его мужественной осанкой.

Шатер, в котором лежал король, не поражал своей пышностью – скорее, он был бедно убран. Лишь обилие оружия, оборонительного и наступательного, прикрепленного к столбам и разбросанного по всей палатке, бросалось каждому в глаза. Пол был устлан шкурами убитых на охоте зверей, многие из них были вывешены за шатром; в углу, на груде шкур лежали три огромные собаки, всегда сопровождавшие своего хозяина в его частых охотах. Огромные, белые как снег, называвшиеся в то время аланами[7], они неизменно внушали страх. Их израненные лбы, следы звериных когтей, весь вид их свидетельствовал о том, что они часто выходили победителями из жестокой борьбы с лесными обитателями. Оскаленные челюсти, глаза с нависшими бровями, устремленные на Ричарда, будто с удивлением спрашивали его, почему так долго их оставляют в праздности и бездействии.

Вся обстановка шатра говорила о характере его владельца. На небольшом столике, у постели, лежал треугольный стальной щит с изображением трех бегущих львов, которых монарх включил в свой герб. Рядом – корона, отличавшаяся от герцогской лишь возвышенной передней частью, и пунцовая бархатная тиара – принадлежность английского монарха. К столу же была прислонена грозная, всегда готовая к защите королевских прав секира Ричарда, тяжести которой не вынесла бы ничья другая рука.

Во внутреннем отделении королевского шатра бессменно дежурили три офицера королевской свиты, на лицах их лежал отпечаток сильного внутреннего беспокойства: что станется с ними, куда им деться, если их государь скончается? Эти мрачные опасения разделяла и стража, то ходившая взад и вперед у входа в шатер с унылым и печальным видом, то, опершись на свои алебарды, стоявшая неподвижно, будто застывшая на часах, напоминая больше окаменелые статуи, нежели живых людей.

– Итак, – спросил король, очнувшись после продолжительных жестоких приступов лихорадки, – нет ли у тебя приятных известий, сэр Томас? Все наши рыцари превратились в баб, все женщины сделались ханжами, и нет ни в ком больше мужества, уважения и заботы, чтобы оживить стан лучших воинов в Европе. Увы!..

– Государь, – отвечал де Во, терпеливо повторяя свое возражение далеко не в первый раз, – мужественный дух наших войск сдерживается лишь перемирием. Что касается женщин, то, не будучи их приверженцем, я редко меняю сталь и кожу на золото и бархат, но все же могу сказать, что теперь лучшие наши дамы сопутствуют Ее Величеству, королеве, и принцессам в предпринятом ими паломничестве в Энгаддийский монастырь, чтобы помолиться о выздоровлении Вашего Величества.

– Боже мой, – раздраженно вскричал Ричард, – жены и дочери королевской крови подвергают жизнь и честь опасности в стране, оскверненной язычеством, где в жителях нет ни совести, ни уважения к человеку, ни усердия и любви к истинному Богу!

– Вы забыли, государь, что их безопасность ограждается словом, данным Саладином, – ответил де Во.

– Да, да, – сказал Ричард, – я виноват перед султаном, но я заглажу свою вину перед ним. Дал бы еще Бог подняться на ноги, и я бы оправдался перед нашими армиями, перед всеми христианами и язычниками.

В страшном волнении приподнялся Ричард, простер руку, обнаженную до плеча, сжал кулак и потряс им, будто держа меч или секиру и словно готовый рассечь тюрбан султана, украшенный драгоценными каменьями. С большими усилиями де Во уложил своего государя, укутал его с нежной заботливостью любящей матери, ухаживающей за больным своенравным ребенком. Конечно, не стерпел бы Ричард ни от кого другого такого насилия.

– Однако, хоть ты и суров, но усердно заботишься о больном, – сказал король с горькой усмешкой, уступая силе де Во, не в состоянии ему сопротивляться. – Право же, тебе к лицу был бы чепчик кормилицы, а мне – детский свивальник. Оба мы были бы похожи на няньку с дитятей и испугали бы наших красавиц.

– Не для одних красавиц служили мы пугалом, – отвечал лорд де Во, – надеюсь, государь, что мы проживем еще несколько десятков лет на страх нашим врагам. И что значит приступ лихорадки? Потерпите, будьте спокойны, чтобы ваша болезнь прошла скорее.

– Приступ лихорадки! – воскликнул Ричард. – Да, ты прав, такова моя болезнь. А скажи, чем ты объяснишь бездействие всех наших христианских властителей: Филиппа Французского, тучного австрийца, маркиза Монсерратского, всех рыцарей орденов тамплиеров и госпитальеров? Как ты назовешь их болезнь? Так знай же: они больны расслаблением и физическим, и душевным, и не поправиться им, отнялись у них и руки, и ноги, и головы, лишились они языка, онемели все их члены. Неизлечимая язва растравила их сердца, истощила чувства всего изящного и благородного в знаменитых наших рыцарях, и забыли они свой священный обет, охладел их порыв к славе, забыли они самого Бога.

– Ради Бога, государь! – испуганным голосом сказал де Во. – Говорите тише, вас слышат за шатром. Ваши слова еще больше возбудят ропот, готовый прорваться в рядах воинов, и христианская армия ослабеет от раздоров. Вспомните, что ваша болезнь лишает нас главной нашей опоры для достижения цели. Легче безрукому управиться с секирой, нежели христианскому войску совершить подвиг без короля Ричарда.

– Ты льстишь мне, де Во, – сказал король, но, поддавшись похвалам, он, изможденный, с кротким видом склонил свою голову на подушку.

Однако Томас де Во не относился к придворным льстецам. От всего сердца вырвались у него эти искренние слова; теперь же, видя, как благотворно они подействовали на больного, он хотел было продолжать, но король, снова предавшийся тяжелым размышлениям, с жаром воскликнул:

– Ты стараешься меня уговорить, но слова твои не смогут меня успокоить. Скажи, почему бездействуют европейское рыцарство, дворянство и государи? Только потому, что один человек болен? Скажи, почему болезнь, а может быть, и смерть Ричарда должны парализовать силы такого храброго огромного тридцатитысячного войска? Посмотри на стадо оленей: разбегается ли оно, когда их вожак падает от меткой стрелы охотника? А стая аистов, разлетается ли она, когда налетевший ястреб уносит вожака, впившись когтями в его тело? Разве другой не занимает его место? Почему не соберутся начальники и не изберут из своей среды предводителя?

– Не во гнев Вашему Величеству, – отвечал де Во, – но я слышал, что члены Совета готовятся предпринять нечто подобное.

Жгучая ревность зашевелилась в душе Ричарда.

– А! – вскричал он. – Так, значит, я забыт своими союзниками, они решили, что нет надежды на мое выздоровление, они считают меня уже мертвым? Но нет же, нет, они не правы! Кого же избирают они вождем христианской армии?