Читать книгу "Влюбленная американка - Элизабет Вернер"

В немом удивлении Стефан взглянул на Фернова. Он привык быть авторитетом для своих пациентов, привык к покорному послушанию со стороны профессора, а теперь вдруг открытый бунт! Доктор был крайне возмущен.

— Вы с ума сошли! — резко воскликнул он. — Вы хотите сражаться? Вы?! Это выходит за рамки здравого смысла!

Профессор не возразил ни слова, а только стиснул зубы, вспыхнул до ушей и взглянул на доктора так, что тот поспешил изменить тон.

— Приведите же какой-нибудь разумный довод для объяснения своего поступка, — умоляющим тоном проговорил Стефан. — Неужели вы не можете быть так же полезны своему отечеству, сидя в канцелярии, как на поле брани, если уж вам непременно хочется стать военным? Скажите мне, ради бога, почему вы не хотите остаться при военном управлении?

— Не хочу!

— Вы несносный упрямец, — снова сердито произнес доктор, — и в этом отношении очень похожи на мою племянницу. Если она скажет: «Я не хочу», — то весь свет может перевернуться, но она ни за что не уступит. У вас теперь совершенно такой же тон, как у Джен; можно подумать, что вы позаимствовали его у нее. Вы оба по своему упрямству могли бы составить прекрасную пару.

— Прошу вас, доктор, избавить меня от неуместных шуток! — вне себя от гнева закричал профессор и даже топнул ногой.

Стефан был страшно поражен таким взрывом, тем более что Фернов всегда отличался спокойствием и выдержкой.

— Оказывается, вы можете быть даже грубым! — с искренним удивлением заметил он.

Профессор нахмурил брови и молча отвернулся.

— Я, конечно, пошутил, — стал оправдываться доктор, — мне известно, что вы с Джен почти не выносите друг друга. Однако вы умеете сердиться, профессор! Вообще, я считаю, что за последние два месяца вы сильно изменились.

Фернов упрямо молчал, не желая оправдываться.

— Вернемся, однако, к нашему прежнему разговору, — продолжал Стефан.

— Значит, вы не хотите, чтобы я за вас ходатайствовал?

— Да!

— И завтра выступаете в поход?

— В любом случае!

— Ну что ж, я не могу насильно заставить вас остаться — идите с богом! — Доктор сердечно протянул обе руки своему пациенту. — Кто знает, в конце концов, может быть, старший врач окажется проницательнее нас всех. По крайней мере, он доказал вам то, что я всегда говорил и чему вы не хотели верить: у вас нет ни чахотки, ни какой-либо другой болезни, кроме слабых нервов. А помните, какое я вам рекомендовал средство против этого?

— Физический труд! — ответил профессор, медленно поднимая глаза на Стефана.

— Вот именно. Тогда вы отвергли мой совет, возразив, что не способны вести жизнь поденщика, а теперь вам волей-неволей придется взяться за физический труд; беда только в том, что вы не будете иметь права остановиться, когда устанете, и возможно, что доза моего лекарства окажется слишком сильной при походной жизни. Во всяком случае, вы сами теперь выразили желание испытать это средство, и мне остается только пожелать вам счастья!

— Я мало доверяю вашему радикальному средству, доктор, — с мрачной улыбкой ответил профессор. — Чувствую, что погибну или от руки неприятеля, или от непривычного напряжения физических сил. Так или иначе, это будет лучше и быстрее, чем годами сидеть за письменным столом в ожидании конца. Не отнимайте у меня уверенности, доктор, что и я могу принести некоторую пользу, а если я и расстанусь с жизнью — тем лучше!

— Ах, опять вы со своими предчувствиями! — сердито возразил доктор. — Умирать — бессмыслица. Как вы можете говорить, что не приносите пользы? А кто написал книги, восхитившие весь ученый мир?

— Да, но зато все остальные считают меня мертвым человеком, а мои произведения — книжным хламом! — с горькой улыбкой ответил профессор.

— Вот как? А та статья, которую вы сегодня напечатали в газете, тоже книжный хлам? Да, не ужасайтесь, профессор, и я знаю, и весь университет, и весь город знает, кто автор воззвания. Если вы могли это написать, то не сомневаюсь в том, что для вас нет ничего трудного.

Фернов не слышал последних слов доктора; он взглянул на то место, куда указывал Стефан; там, где лежала газета, в кресле только что сидела Джен; значит, и она читала его воззвание! Лицо профессора вспыхнуло, и глаза заблестели от удовольствия.

— Как вам не стыдно проявлять такое малодушие, — продолжал доктор, все более волнуясь, — если вы можете воодушевить своим пером тысячи людей?

Лицо Фернова снова омрачилось, и в глазах появилось скорбное выражение.

— Да, пером, — медленно повторил он, — там, где требуется дело — живое, настоящее, — перо вызывает только презрение. Со всеми своими знаниями и интеллектом я сейчас чувствую себя гораздо ниже Фридриха. Он будет защищать свое отечество, а я смогу разве что умереть за него. Тем не менее я очень благодарен старшему врачу: теперь с меня, по крайней мере, будет снята кличка «герой пера»!

Доктор с недоумением покачал головой.

— Хотел бы я знать, в чем тут дело? — проговорил он. — Вы произносите эти слова с такой горечью, точно кто-то нанес вам смертельное оскорбление, назвав вас героем пера. Вы даже изменились в лице!

Фернов глубоко вздохнул, как бы желая избавиться от тяжелого, непосильного бремени.

— Я совершенно забыл, зачем к вам пришел, — после минутного молчания сказал профессор. — У нас остается очень мало времени. Сегодня же вечером мы должны вернуться обратно в X., а завтра утром выступаем. Я хотел попросить вас присмотреть за моей квартирой и библиотекой. В случае моей смерти распорядитесь имуществом, принадлежащим мне, по своему усмотрению, а библиотеку передайте в университет. Там есть очень ценные книги; большинство из них я получил по наследству.

— Хорошо, — ответил доктор, — и на всякий случай оставьте мне адрес ваших родных. Я до сих пор ничего не знаю о вашей семье; вы всегда держали это в самой строгой тайне.

— В тайне? — с удивлением переспросил Фернов. — О, мне нечего скрывать, так как у меня нет родных. Я совсем одинок на этом свете!

В тоне профессора была глубокая спокойная грусть. Доктор смотрел на него с молчаливым участием.

— Однако мне пора идти к себе наверх, у меня еще много дел. Пока до свидания, до вечера! — сказал профессор, протягивая руку Стефану.

Доктор проводил своего гостя до порога соседней комнаты, через которую тому нужно было пройти, чтобы выйти на лестницу. Лицо Фернова приняло свое обычное кроткое и грустное выражение. Вдруг он вздрогнул и остановился — перед ним была Джен.

Молодая девушка все еще стояла у окна, но повернулась лицом к Фернову, и их взгляды встретились. Пламенные глаза Джен не умели смотреть мягко, и их пламя не согревало душу, а было подобно северному сиянию в ледяной пустыне. Тем не менее в темной глубине этих глаз было какое-то могущество, какая-то покоряющая сила, и Джен хорошо знала свою власть над людьми. Она избегала останавливать на ком-нибудь взгляд, но когда делала это, то всегда выходила победительницей, подчиняя своей воли того, на кого смотрела. Своим взглядом она сумела перебороть непреклонность отца, вынудила отказаться от обычного сарказма насмешливого Аткинса, заставила склониться перед ней холодного, эгоистичного Генри. Теперь она хотела внушить профессору, чтобы он забыл все, что произошло между ними, желала услышать из его уст прощальное приветствие и потому не отрывала от него своего темного, властного, глубокого взгляда.