Читать книгу "Хроника чувств - Александр Клюге"

Внезапный приступ пораженческого настроения

Если в сердце пусто,

Если в сердце пусто,

Так тому и быть…

Французский шлягер 1804

Стрелки соорудили из одеял, растянутых на шестах (позаимствованных у артиллеристов), заслон от ветра. С подветренной стороны укрытия они разгребли снег до промерзшей земли. Получилось логово, в которое можно было спуститься по снежной лестнице. В этом логове на седлах и попонах лежал любимый командир, на исцеление которого уже никто не надеялся. Стрелки оставались там не потому, что от этого был какой-то прок, а потому, что это было место, где можно было укрыться от ветра.

Стояла депрессивная ночь, последовавшая за коротким просветом дня сражения[15]. В другом месте, в другое время столь ценимого кавалерийского командира, как барон д'Утполь, спасли бы, сделав ему ампутацию. Уже под вечер его бедро было раздроблено пушечным ядром. Эта часть тела обреченного превратилась в липкую мешанину из костей, клочьев одежды, мяса, осколков гранаты. Эскадронные врачи не осмеливались подступаться к такой ране на ночном морозе.

Несколько дней после смерти д'Утполя солдаты, офицеры, врачи мучились угрызениями совести. Что нашло на них в эту морозную ночь, что они не смогли сделать для спасения своего кумира ничего более вразумительного, кроме этого снежного укрытия, можно сказать — временной могилы? Задним числом было ясно, что надо было привезти из штаба гвардии кого-нибудь из знаменитых хирургов; искусство радикальной ампутации было достижением, появившимся за полгода до того. Надо было развести костер, а не рыть эту яму. Лежать на промерзшей земле еще холоднее, чем в снегу, от нее был только вред. Генерал д'Утполь, бывший богом на коне, говорил позднее армейский хирург барон Ларрей, «мог бы быть спасен с вероятностью, граничащей с уверенностью, и многие годы мог бы оставаться командиром, который, устроенный на сиденье между двух лошадей, и без ноги смог бы возглавлять атаки».

Видите, Мюрат, сказал император около трех часов дня в разгар сражения, видите вон там колонны, выходящие правее церкви на возвышенность? Они намереваются сокрушить (écraser) нас. Неужели мы это допустим? В ответ порывистый Мюрат бросил всю кавалерию французской армии на это направление. Начавшаяся метель снова скрыла от глаз происходящее. Лишь какое-то мгновение император видел наступавшие основные силы русской армии. Речь могла идти — это ясно, если взглянуть на карту — только о расположенном на возвышенности кладбище Прейсиш-Эйлау. Удар русских был направлен в центр французских позиций.

Пешие силы французов не могли бы вовремя поспеть к этому месту. Только кавалерийские эскадроны были настолько быстры, чтобы ударить по колоннам противника. Пять раз прорывали они колонны, перестраивавшиеся в линию, однако слишком неповоротливые, чтобы выстроить оборону против неудержимых кавалеристов[16].

Д'Утполь во главе гвардейских стрелков семь раз прорывал русские позиции, «раздирая их как бумагу»[17]. Оказавшись в тылу врага, этот «бог неистовой атаки» поворачивал назад и атакуя пробивался обратно на французскую сторону. Там он равнял строй, чтобы вновь бросаться на наступавшую колонну, не давать врагу покоя, разрывать строй на части. Спустились сумерки, под снегом и ветром армии стали устраиваться на ночлег. Никто не знал в этот момент, что на следующее утро русская армия отойдет на северо-восток.

Несколько лет спустя, во время РУССКОЙ КАМПАНИИ, адъютант д'Утполя, полковник Сен-Мартен, вспомнил ночь его гибели под Прейсиш-Эйлау. Воспоминание нахлынуло на него, потому что кто-то стал утверждать, будто Д'Утполь смог бы спасти конницу и при отступлении в условиях русской зимы. Быстрым броском к Минску, оставив артиллерию и пехоту, этот оптимист, зная неспешность русского ума, отвел бы конницу и тут же, восстановив ясность мысли (это возможно, когда люди уходят с бессмысленной позиции и занимают более ориентированное во всех отношениях место), вновь бросил конницу в атаку и спас бы армию в порыве мужества.

— А что ему было делать в Минске?

— Обрести уверенность.

— Как этого можно добиться?

— Надо добраться до той части карты, где дороги соприкасаются с европейской дорожной сетью. Уверенность порождается идеей, что в случае нужды можно было бы добраться до Италии или Парижа по приличной дороге. Если эта идея обретена, то кавалерия может вновь ворваться в снежную пустыню. Дело в ОРИЕНТАЦИИ.

— Внешне — те же всадники, тот же холод, та же белая беспредельность.

— Да, им так же холодно, как и прежде, и их так же мучает голод. Но направление их движения меняется с бессмысленного на осмысленное.

— Так ведь д'Утполя уже нет.

Так рассуждал адъютант. Ему, однако, не было известно, что жизнь обреченного командира в ту ночь под Прейсиш-Эйлау можно было бы продлить, если бы ему «согрели сердце». Быть может, находившийся в полубреду мог бы в течение нескольких часов собраться с силами и приказать доставить главного армейского хирурга. Кавалеристы выполнили бы приказ. Ведь в умирающем сохраняются запасы сил (для решений, для сопротивления смерти).

У д'Утполя, кумира парижских празднеств, было множество любовниц; если бы они оказались с ним в ту ночь, они не смогли бы ему помочь. Они бы и не узнали его в том ужасном состоянии. Зато его нянька, бретонка, была бы полезна, она по крайней мере могла бы, напевая песенку, придать ему энергии, которой в момент нахлынувшего пораженчества оказалось бы достаточно, чтобы дождаться врача.

Корабль старый сердца моего

Покой в порту найдет,

А беспокойная малышка боль

Утихнет и заснет.

В ту ночь под Прейсиш-Эйлау у людей, обступивших распростертого генерала в снежной яме (и чувствовавших от этого себя несколько теплее), не оказалось ни малейшего представления, что им делать со своим обожествляемым предводителем. Смерть подступала. Некоторые офицеры подумывали, не перерезать ли измученному командиру (других средств от боли не было) горло — или оглушить его ударом палаша по голове? Тогда бы прекратились стоны.