Читать книгу "Время прощать - Джон Гришэм"

– Не знаю. Я пока еще только копаю. Послушай, Сара, сделай мне одолжение.

– Все, что пожелаешь, детка.

– Начались гонки: кто быстрее добежит до суда. Я только что победил. Скоро, возможно, завтра, здесь должны появиться два или три напыщенных адвоката в темных костюмах, которые вручат тебе свое ходатайство об открытии наследства мистера Хаббарда. Более чем вероятно, что они прибудут из Тьюпело. Видишь ли, существует еще одно завещание.

– Как я это обожаю!

– Я тоже. Конечно, я не требую сообщать им, что они финишировали вторыми, но забавно понаблюдать за их лицами. Ну как?

– Жду не дождусь.

– Прекрасно. Покажи им мою папку, посмейся, а потом позвони мне и дай полный отчет. Но до завтра, пожалуйста, помолчи.

– Все сделаю, Джейк. Это может быть действительно весело.

– Если все пойдет так, как я предполагаю, дело не даст нам скучать весь следующий год.

Как только он ушел, Сара прочла собственноручное завещание Сета Хаббарда, приложенное к ходатайству, после чего созвала остальных служащих канцелярии, которые тоже прочли его. Чернокожая женщина из Клэнтона сказала, что никогда не слышала ни о какой Летти Лэнг. Похоже, и Сета Хаббарда здесь никто не знал.

Они немного поболтали, но было уже пять часов, и каждый куда-то спешил. Папку водворили на положенное место, свет погасили, и служащие моментально отключились от всего, что касалось работы. Свои предположения они обсудят завтра и уж тогда докопаются до сути.

Если бы ходатайство было подано утром, то к полудню уже все в здании суда повторяли эту этой новость, а к концу дня – весь город. А так слухи откладывались, но ненадолго.

Симеон Лэнг пил, но не был пьян – разница зачастую выглядела смутно, однако семья умела различать два эти состояния. «Пил» означало, что он в определенной мере контролировал поведение и не был опасен: медленно цедил пиво, глядя в одну точку остекленелым взглядом, и с трудом ворочал языком. А вот когда он бывал по-настоящему пьян, для домашних наступали тяжелые времена: приходилось убегать из дома и прятаться за деревьями. Но иногда, надо отдать должное, Симеон был трезв как стеклышко, и такое состояние предпочитал даже он сам.

После трех недель, проведенных за рулем, в течение которых он колесил по всему Глубокому Югу, перевозя груды металлолома, Симеон вернулся с нетронутым чеком и ясным взглядом. Он не рассказал, где был и что делал – никогда не рассказывал, – но старался демонстрировать миролюбие. Однако уже через несколько часов, устав натыкаться на бесчисленных домочадцев, слушать Сайпрес и выдерживать упреки жены, он съел сандвич, вышел во двор с набитым пивными банками переносным холодильником и обосновался под деревом позади дома, где мог спокойно сидеть вдали от всех, наблюдая за редко проезжающими машинами.

Возвращение всегда означало борьбу. А здесь, на открытом воздухе вблизи дороги, он часами мечтал о новой жизни где-нибудь в другом месте, всегда представляя, как остается один и никто его не беспокоит. Тысячу раз Симеон испытывал искушение, не вылезая из машины, возить и возить грузы до места назначения, никогда не сбавляя скорости.

Его отец бросил беременную жену и четверых детей, когда Симеон был еще ребенком, и больше они о нем не слышали. Дни напролет Симеон и его старший брат сидели на крыльце и ждали отца, скрывая слезы. Повзрослев, он возненавидел папашу и ненавидел до сих пор. Но теперь и у него появилось острое желание убежать. Его дети гораздо старше, чем он был тогда, – выживут как-нибудь.

За рулем он нередко задавался вопросом: что привязывает его к дому? Он ненавидел жить в тесной, кишащей людьми съемной халупе с тещей, двумя дрянными внуками, которых он не просил, и женой, которая постоянно пилит. За двадцать лет совместной жизни Летти сто раз угрожала ему разводом. Чудо, что они еще не расстались.

«Хочешь разрыва, будет тебе разрыв», – подумал он, делая большой глоток. Но это он тоже говорил уже раз сто.

Почти стемнело, когда Летти вышла из дома в задний дворик и по траве направилась к его дереву. Он сидел на одном из непарных садовых стульев, положив ноги на старую клеть из-под молочных бутылок. Рядом стояла емкость со льдом. Он предложил ей сесть, но она отказалась.

– Надолго ты приехал? – тихо спросила Летти, глядя, как и Симеон, на дорогу.

– Я только вернулся, а ты уже рада меня спровадить?

– Я не это имела в виду, Симеон. Просто интересно.

Он не собирался отвечать, поэтому в очередной раз приложился к пивной банке. Они редко оставались вдвоем, а когда оставались, не могли вспомнить, как это – беседовать друг с другом.

По дороге медленно проехала машина. Они, как завороженные, проводили ее взглядами.

– Наверное, завтра я потеряю работу, – сообщила Летти. – Я говорила тебе, что мистер Хаббард убил себя, а его семья не желает видеть меня в доме после завтрашнего дня?

У Симеона возникли смешанные чувства. С одной стороны, он ощутил свое превосходство, поскольку ему снова предстояло стать главным кормильцем, хозяином в доме. Ему очень не нравился вид, который Летти напускала на себя, когда зарабатывала больше него. Ненавидел ее ворчание и нытье, когда он оставался без работы. Хотя служила всего-навсего домработницей, она порой становилась надменной, кичась тем, что белый человек ей безраздельно доверяет. Но семья нуждалась в деньгах, и то, что у нее теперь не будет жалованья, неизбежно грозило бедами.

– Мне очень жаль, – выдавил он с трудом.

Снова наступила долгая пауза. Они слышали голоса и шумы, доносящиеся из дома.

– От Марвиса ничего? – спросил он наконец.

– Нет, вот уже две недели ни одного письма, – ответила она, опустив голову.

– А ты ему писала?

– Я пишу каждую неделю, Симеон, ты же знаешь. А когда ты писал ему в последний раз?

Симеон вскипел, но сдержался. Он гордился тем, что приехал домой трезвым, и не желал портить себе настроение ссорой. Марвис Лэнг, двадцати восьми лет от роду, отсидел уже два года, но впереди оставалось еще минимум десять. Торговля наркотиками, вооруженное нападение…

Какая-то машина приблизилась к дому и замедлила ход. Потом поехала еще медленнее, словно водитель не был уверен, туда ли попал. Еще несколько футов, и машина свернула на их подъездную дорожку. Было еще достаточно светло, чтобы разглядеть этот странный экземпляр явно иностранного происхождения и притом красный.

Когда мотор перестал урчать, из машины вышел молодой человек, белый, один, в белой рубашке с приспущенным галстуком. В руках – ничего. Сделав несколько шагов, он остановился в нерешительности, будто не знал, где находится.

– Сюда, – позвал Симеон.

Мужчина замер, словно испугался: из-за дерева он их не заметил. Осторожно перейдя маленький палисадник, он произнес громко, так, чтобы его услышали: