Читать книгу "Дом духов - Кристофер Дж. Мур"

Лицо Толстого Ларри стало серьезным.

– Я видел его около недели назад, в «Принце Йоркском». – Другие слушали. Толстый Ларри редко находил слушателей и теперь наслаждался вниманием. – Я знаю тамошнюю девицу, которую он трахал. Тик. Я ее тоже трахал. Она ничего, но и ничего особенного.

Кальвино отбросил половину сказанного и с сомнением отнесся ко второй половине. Он заплатил за пиво и ждал сдачу. Сумасшедший Дик, долговязый техасец с вытатуированным на предплечье орлом, вышел из туалета, застегивая молнию на штанах. Он заметил у стойки бара Кальвино.

– Что у тебя с лицом? Ты снял в баре кошку?

Другие посетители, привлеченные смехом Толстого Ларри, начали выглядывать из кабинок. На эту минуту он их объединил. «Ты думаешь, что лучше нас. Но ты такой же, ничуть не лучше. Ты напиваешься и плюешь на все. Ты точно такой же, как мы». Винсент слышал в их смехе эти невысказанные чувства. Он пересчитал сдачу и оставил чаевые. Ему было жаль их и их шлюх, и он знал, что его отделяет от них только одно: он еще не достиг той стадии, когда начинают жалеть самих себя.

– Я сцепился с катои, – сказал Кальвино, так громко, чтобы все услышали. Он бросил им нечто такое, чего они не ожидали. Уязвимость, честность и глупую откровенность.

– Парень, я думал, ты пробыл здесь достаточно долго и знаешь, что нельзя трахаться с катои, – произнес Сумасшедший Дик, облокачиваясь на стойку бара. – Это просто глупо.

Кальвино кивнул в знак согласия, оглядывая бар.

– Ты прав. Это было глупо. Но ты же знаешь, как это бывает – некоторые парни остаются зелеными и ничему не учатся. – Он оттолкнулся от стойки, открыл дымчато-серую дверь и ощутил волну жара, как из духовки, высасывающую из легких воздух.

– Держу пари, это была та японская сучка, – сказал Толстый Ларри.

Винсент заколебался.

– Ты когда-нибудь имел японку? – спросил другой голос, принадлежавший Сумасшедшему Дику, а может, Чудаку Рону. Выпив достаточно пива, они начинают говорить одинаковыми голосами.

– Ты когда-нибудь трахался с Кико? – спросил Горький Джон. – Я ее трахал. Она в порядке. И для частного сыщика тоже сойдет.

Кальвино содрогнулся, и, переставляя одну ногу за другой, очутился на улице. Люси красила ногти на второй ноге таким же огненно-красным лаком. Сейчас она трудилась над средним пальцем, нанося по одному крохотному мазку кисточкой, держа ее мягко и деликатно. Она была похожа на сгорбившегося ребенка. Рядом с ней на скамейке стояла полупустая миска с горячей лапшой.

– Спасибо за десятку, – сказала она, кивая на лапшу.

Винсенту захотелось обнять ее, как обнимают ребенка, когда что-то надломилось внутри; как будто прикосновение к другому человеческому существу залечит этот надлом, сделает сломанную часть целой и работоспособной и прогонит тяжесть и темноту.

Он хотел бы забыть отчаявшиеся, пустые лица этих мужчин. У них не осталось цели, и время тяжело сказалось на них. Их пьяные беседы плавали в пустоте долгих дней без работы, их никто не слушал, им нечего было делать, только пить и ждать, когда пора будет снова поесть.

Рано или поздно Кальвино всегда нарывался на неприятности на Вашингтон-сквер. Кто-нибудь да спросит его обо всех этих «паршивых жидах» в Нью-Йорке. И Кальвино ответит, что его мать была еврейкой. И кто-нибудь вроде Чудака Рона будет пьян в дым и попытается оскорбить его на потеху своим приятелям. «Наверное, это делает человека по имени Вини Кальвино паршивым жидом, маскирующимся под паршивого итальяшку».

Он терпеть не мог такой мелкий расизм. Все ждали его ответа. Учитывая жалкое состояние такого пьяницы, как Чудак Рон, ситуация была патовая. Рон был сгоревшим почти дотла угольком в костре, который прежде был мужчиной. Винсент мог повернуться и уйти или наказать Чудака Рона. Но обычно он пятился, отступая к двери. Горький Джон подзадоривал его замечанием насчет «трусливых жидов, у которых никогда не хватает смелости постоять за себя». Тогда Кальвино переставал пятиться и делал то, чего хотел избежать. То, что большинство людей переложили бы на кого-нибудь другого. Его кулак погружался в жирный, уродливый, дряблый живот, и он быстро отскакивал в сторону, уворачиваясь от фонтана едкой пивной блевотины, выплеснувшейся на пол.

Первый закон Кальвино для драк в баре гласил: в 99 процентах случаев человек, начавший драку, наименее способен нанести сильный удар. Слишком долго он жил расслабленно, с согнутыми локтями, месяцами просиживал штаны, планируя маршрут следующего круга по бесплатным ленчам. Часто такой парень все еще считал, что он в прежней боевой форме. Он смотрел в зеркало и спьяну видел девятнадцатилетнего солдата после учебного лагеря, который может бросить вызов кому угодно. Зеркало лгало. Один меткий удар кулаком в живот сминал его, как свежее сдобное тесто, и он тяжело падал на пол. Ини бегали вокруг него с мокрыми салфетками. Кальвино был рад, что на этот раз он нашел в себе высшее мужество продолжить путь из бара на улицу.

Идя по заднему ободу подковы Вашингтон-сквер, он миновал ряд узких баров, похожих на дыры в стене, с окнами из дымчатого стекла. Было около половины пятого вечера. Время дырки от бублика, которое вызывало ощущение свободного падения в пустоту на Вашингтон-сквер. Неподвижная, спокойная тишина, прерываемая проезжающими тук-туками или мотоциклами. Проститутки сидели на табуретах, навалившись грудью на стойки баров, и спали. У Бена Хоудли была женщина в «Принце Йоркском». Насколько хорошо Бен ее знал? Снимал ли он ее, когда она была в «Африканской Королеве»? Кальвино рылся в памяти, стараясь вспомнить, снимал ли он девушку по имени Тик в «Африканской Королеве»? И не мог вспомнить из-за жары. Он сомневался, что вспомнит, как сидел внутри с включенным на полную мощность кондиционером и смотрел на дефилирующую обнаженную Тик. Он теперь полностью соответствовал определению экспата-старожила Бангкока.

У Кальвино был еще один закон насчет баров: измерь силу мужского удовольствия, и сможешь вычислить круг его боли. Внутри этого круга боли он, возможно, поймет, почему этот мужчина умер так, как он умер. Винсент пошел в бар «Принц Йоркский» и сел у стойки. Рядом с туалетом висели фотографии английских королевских особ в рамках. Он заказал «Меконг» с содовой.

Тайка лет сорока, со стянутыми в лошадиный хвост длинными черными волосами, с сильно накрашенными губами и подведенными глазами, смешивала напитки, не улыбаясь и не разговаривая. Она недолила ему «Меконга». Было еще слишком рано притворяться гостеприимной хозяйкой, но никогда не рано обмануть клиента.

– Я ищу Тик, – сказал Кальвино.

– Все кого-то ищут, – ответила она вызывающим тоном.

У нее было чувство юмора и поведение, характерные для Вашингтон-сквер. Она могла бы быть родом из Нью-Йорка.

– Так она работает или нет? – спросил Кальвино, гремя кубиками льда в стакане.

– Работает. – Тайка вытерла руки полотенцем у стойки, наблюдая за лицом Кальвино в зеркало за ней.