Читать книгу "Лючия, Лючия - Адриана Триджиани"

— Как можно сравнивать работу с мужчиной, — недоумеваю я. — За ужином мои будущие свекор и свекровь так меня разглядывали, что я просто уверена: мать Данте все время думала о том, насколько хорошо я умею гладить, а его отец — смогу Ли я вести учетную книгу и снимать по субботам кассу в его пекарне. У них на лбах это было написано. И вот тогда мой внутренний голос сказал мне: «Не выходи за него. Неважно, что он безумно похож на Дона Амичи. Эта жизнь не для тебя!» Виолетта смотрит на меня со всей серьезностью:

— Если бы твой внутренний голос был с тобой честен, он бы сказал: «Лючия Сартори, тебе уже двадцать пять лет. Самое время выходить замуж, потому что когда ты наконец надумаешь обзавестись семьей, может случиться так, что свободных мужчин уже не останется.

— Господи, Виолетта, ты такая пессимистка! — Рут гладит меня по спине, словно я манекен в витрине. — Только посмотри на Лючию. Найти мужчину для нее не составит никакого трудна.

— В любом случае не разговаривай с незнакомцами на улице, — предупреждает меня Виолетта. — Однажды моя сестра Бетти разговорилась с мужчиной на улице, он завел ее за угол, ударил и отнял сумочку.

После ланча у нас остается немного свободного времени, поэтому мы с Рут идем в отдел «Украшения для дома» и начинаем мечтать, как бы мы жили, если бы с нашими комнатами поработали профессиональные дизайнеры, если бы у нас была мебель, принадлежащая какой-нибудь прошлой исторической эпохе, и предметы искусства. Рут останавливается около накрытого для приема по всем правилам обеденного стола Людовика XVI: на бежевых салфетках искусно расставлены предметы бледно-желтого китайского сервиза, украшенного по краям маленькими синими птичками.

— Какой роскошный сервиз, — взволнованно говорит Рут.

— Как ты думаешь, вино становится вкуснее, если его налить в хрустальные бокалы? — Я беру бокал и кручу его над головой, рассматривая в свете люстр. — Так просто должно быть, если бокал стоит восемь долларов, — отвечаю я на собственный вопрос. — Мне нравятся красивые вещи, — говорю я, а про себя думаю: «Неужели мне придется выйти замуж, чтобы у меня были все эти прекрасные вещи?»

— Мне тоже, и вот то, что я хотела бы заполучить, — Рут тянет меня к витрине и показывает на выставленный в ней сервиз. — Видишь, там? Вон тот, с лютиками. Такими цветами короли украшали свои гербы…

— Настоящее серебро. Только посмотри, как искусно выполнен узор.

— Мама говорит, что такое серебро очень трудно чистить, но по мне так ничего. К тому же, на них золотое напыление в двадцать четыре карата.

— Для девушки, которая совсем не в восторге от того, что она станет миссис Гольдфарб, ты даже слишком беспокоишься о сервизах.

— Я пытаюсь быть оптимисткой.

Рут идет к угловой этажерке посмотреть разложенные на ней льняные скатерти. А я замираю перед огромным, от пола до потолка, зеркалом, обрамленным в раму. Верх рамы украшен вырезанной из дерева и позолоченной корзиной с цветами, оплетенной лентами, которые ниспадают на стекло. Это зеркало подошло бы для фойе какого-нибудь дома на Парк-авеню с полами из черно-белого мрамора. На секунду мне кажется, словно я стою у входа одного из таких домов и приветствую прибывающих гостей.

— Присмотрели зеркало? — с иронией говорит мужской голос.

— Нет, сервиз, потому что я лучшая посудомойка в Гринвиче.

Мужчина от всей души смеется, а я поворачиваюсь, чтобы посмотреть на владельца этого голоса.

— О… здравствуйте…

Если бы я шла, то, наверное, запнулась бы, но я стою на месте, поэтому начинаю что-то бормотать, пытаясь подобрать слова, пока не обнаруживаю, что просто не могу вымолвить ни слова.

— Добрый день, — говорит он и смотрит на меня так, словно читает мысли, проносящиеся в моей голове. — Ваше лицо мне знакомо. Вы работаете здесь?

Я думаю, что бы такое остроумное ответить, но сам мужчина настолько меня занимает, что я просто стою и молчу. Сзади ко мне подходит Рут и четко говорит:

— Она работает на другом этаже.

Я чувствую, как часто бьется мое сердце. Мне никак не оторвать от него глаз. Он около ста восьмидесяти сантиметров ростом, стройный, широкоплечий, с большими кистями рук. Эти руки я сразу же заметила, потому что манжеты его рубашки по длине ровно такие, какими они должны быть — ни длиннее, ни короче. Светло-серый твидовый костюм европейского покроя сидит на нем превосходно, нет ни одной складки, а брюки прикрывают ровно половину каблука его начищенных до блеска туфель. Такие же туфли я видела в обувном отделе на первом этаже. Они сделаны из добротной кожи итальянского производства. На нем идеальной белизны рубашка, широкий воротник которой заколот золотым зажимом, и кремового цвета галстук. Черные волосы зачесаны набок и аккуратно уложены. У него серые глаза, точь-в-точь как костюм; широкие, но ровные и четкие черные брови словно углем нарисованы на его прекрасном лице. Но вместе с тем это волевое лицо, с квадратными скулами. Наверняка ему приходится бриться два раза в день. А его улыбка! Это она заворожила меня, сковала, словно мороз, что спускается на тундру за Северным полярным кругом. В нем есть какая-то изюминка, тайна, которая выделяет его из всех мужчин, что встречались мне прежде. Наверное, и Рут чувствует себя так же. Немного опомнившись, я слышу, что она бормочет что-то про фарфор и столовое серебро, но ее слова для меня — словно далекий стук швейной машинки. Мужчина же вежливо кивает в ответ на ее реплику.

Когда я была ребенком, папа как-то раз водил меня на бродвейский спектакль. Там была актриса, которая стояла посреди сцены, окруженной домами и людьми, словно это был обыкновенный город. Но постепенно, пока одна мелодия сменяла другую, этот город стена за стеной начал исчезать. Уходили и люди, и все это происходило до тех пор, пока девушка не осталась одна в свете прожектора под огромным ночным небом. Помню, я тогда подумала, что актриса похожа на розовую жемчужину на черной вечерней перчатке.

Теперь я чувствую себя точно так же. Мир вокруг меня престал существовать. Нет ни витрин, ни примерочных, ни зеркал. Даже Рут исчезла. Есть только он и я.

— Лючия? Нужно возвращаться к работе, — дергая меня за локоть, напоминает Рут.

— Да-да, — поднимаю я глаза на незнакомца, — пора идти.

— Не смею вас задерживать, — беспечно говорит он.

Мы с Рут беремся за руки и идем к эскалатору. Пока мы спускаемся, прекрасный незнакомец перегибается через бордюр эскалатора и произносит:

— Лючия ди Ламмермур. Как опера, — улыбается он.

Глава 4

С тех пор, как мне повстречался прекрасный незнакомец, я изобрела уже сотню предлогов, чтобы заходить в отдел «Украшения для дома» вновь и вновь в надежде хотя бы мельком увидеть его. Теперь я понимаю преступников, которые возвращаются на место преступления. Мне хочется снова, пусть на секунду, испытать то чувство. Свои визиты в этот отдел я объясняю желанием купить рождественские подарки для всей семьи. Маме — постельное белье, братьям — кожаные футляры для запонок, Розмари — атласное пуховое одеяло, и папе — маленькую статуэтку Гарибальди.