Читать книгу "Капля света - Ольга Егорова"

— Рита, — тихо проговорил он и шагнул к ней. — Рита, помоги мне…

Глава 7

Из дневника Валерии

…Когда умерла мама, мне было восемнадцать, а Насте только что исполнилось одиннадцать. На похороны приехал отец.

Он появился, когда мы были уже на кладбище. Я прижимала к себе Настю, гладила ее по спине и вдруг увидела высокого рыжеволосого мужчину, торопливо приближающегося к нам. Я сразу его узнала, несмотря на то что за прошедшие годы он очень сильно изменился. Не то чтобы постарел, но стал каким-то другим. Совсем не таким, каким рисовала мне его память. Я запрещала себе вспоминать отца и все же иногда не могла справиться с воспоминаниями. В них он остался рыжеволосым взлохмаченным великаном с доброй улыбкой на лице и кучей веснушек на носу. Волосы его по-прежнему были рыжими, только теперь подстрижены они были совсем коротко, а вот глаза стали какими-то другими. Мне показалось, что даже цвет их изменился.

Он плакал, стоя у могилы. Потом, когда все закончилось, подошел к нам и сказал:

— Здравствуй, Лера. Здравствуй, Настенька. Несчастье-то какое…

Настя плохо помнила отца. Знала его только по фотографиям, но все же догадалась, что это именноон. Обе мы — и я, и Настя — не хотели его видеть. Как это часто случается с людьми в момент несчастья, нам казалось, что именно он во всем виноват. Если бы он не бросил маму, не заставил бы ее пережить такое горе, не сделал бы ее жизнь такой тяжелой — возможно, сердце ее осталось бы здоровым… Настя сразу так и сказала:

— Это ты во всем виноват. Уходи!

Я видела, что ему было больно. От того, что мама умерла, и от Настиных слов — тоже. Мне было восемнадцать, и я многое уже понимала. Я посмотрела на отца и, стараясь не забывать о том, что уже взрослая, тихо сказала:

— Ничего, мы справимся. Ты не думай, я смогу сама воспитать Настю.

Он стал возражать мне и сказал, что хочет забрать нас к себе. И меня, и Настю — забрать к себе, в ту семью, в которой он теперь живет. Я только покачала головой в ответ и снова повторила:

— Нам от тебя ничего не нужно.

Маму хоронили в январе. День выдался ненастный, муторный. Обратно ехали в автобусе, и я все смотрела на стекла, покрытые толстым слоем сероватого льда, сквозь который ничего разглядеть было невозможно. Прижимала к себе плачущую Настю и изредка бросала взгляд на отца, который сидел напротив, низко опустив голову. Рассматривала его волосы, равнодушно замечая в них седину, и снова отводила глаза к окну, боясь, что он заметит мой взгляд. Никаких чувств к нему я уже не испытывала. Я вообще о нем не думала, думала только о маме и о Насте. В основном — о Насте, потому что понимала уже, что теперь вся ответственность за ее жизнь ляжет на меня. Я теперь буду для нее и матерью, и сестрой. И даже, наверное, отцом. Если сумею.

Потом, когда мы оказались в нашей квартире с кучей дальних родственников, отец снова подошел ко мне, положил руку на плечо и сказал:

— Лера, ты стала совсем взрослой… Ты теперь, наверное, уже понимаешь, что жизнь — не такая простая, как кажется. Это только на первый взгляд мир кажется черно-белым. На самом деле в нем существует множество оттенков, полутонов…

Я смотрела на него. Пыталась простить и чувствовала: не сумею. Если бы мама осталась жива — возможно, встретив случайно на улице этого человека! и прислушавшись внимательно к его словам, я бы с ним согласилась. Возможно, даже сумела бы простить, ведь столько лет прошло. А теперь я смотрела на неге и вспоминала, как мне снились его похороны…

— Я ведь тебя похоронила, папа, — сказала я вдруг, не дав ему возможности закончить начатую фразу, добавила еще: — Ты умер. Давным-давно…

Он смотрел на меня в замешательстве. Наверное, подумал сначала, что у дочки съехала крыша от переживаний.

— Что ты такое говоришь? — спросил он, тревожно глядя в глаза.

Мне было его жалко. И все же намного больше было жалко маму, Настю, себя… Я отошла в сторону, ничего неответив, давая таким образом понять, что наш, разговор окончен.

Мамины родственники долго уговаривали меня пожить у него. Хотя бы первое время, пока Настя окончит школу. Я отказывалась наотрез, энергично трясла головой из стороны в сторону и твердила без конца:

— Нет, не нужно. Нам от него ничего не нужно. Мы сами справимся, я сумею…

Предлагали пожить у маминой сестры, у бабушки. Я смотрела на Настю, которая сидела, забившись в угол на старой табуретке, и хотела только одного — чтобы все они ушли. Чтобы оставили наконец нас в покое.

А потом случилось самое ужасное. Этот высокий рыжеволосый мужчина с короткой стрижкой подошел ко мне и сказал:

— Тогда я заберу Настю. По закону я имею на это право, потому что я ее отец. Если ты не хочешь — твое дело, ты взрослая. А Настю я заберу…

И тогда я не выдержала. В один короткий миг я осознала: передо мной сейчас стоит человек, который уже отнял у меня отца и мать. Теперь он хочет забрать у меня Настю… Я набросилась на него, как дикая кошка, и стала молотить его кулаками, царапать, кусать. Меня с трудом от него оттащили, я вырывалась и кричала:

— Не отдам! Я не отдам тебе Настю! Не отдам ни за что вжизни!

Плохо помню, что было потом. Очнулась я на диване . Возле меня сиделабабушка, гладила по голове и смотрелазадумчиво куда-то в окно. Потом, почувствовав, как я зашевелилась, бабушка перевела свой тревожный взгляд на меня.

— Лерочка, как ты себя чувствуешь? — спросила она заботливо, а я, успев уже вспомнить предшествующие события, перебила ее вопросом:

— Где он?

— Твой отец? — уточнила она.

— Не отец. Мой отец давно умер. Тот высокий, с рыжими волосами…

Она смотрела на меня тревожно. Наверное, и она тоже подумала тогда, что у меня стало плохо с головой. Я вела себя странно и говорила непонятные вещи… Бабушка молчала, не зная, видимо, как ей на меня реагировать, и тут я услышала из дальнего конца комнаты голос Насти:

— Он ушел. Он больше не придет, Лера…

Настя подбежала ко мне и склонила лицо. Я увидела ее глаза, рыжие веснушки, рыжие прядки коротко остриженных волос и поняла: в ней теперь весь смысл моей жизни. В ней, в моей маленькой сестренке, сосредоточен теперь для меня весь мир. Пусть я потеряла и отца, и мать. Но у меня осталась Настя, которую я люблю теперь втройне, потому что, кроме нее, мне больше любить некого.

Мне даже страшно немного стало в тот момент, когда я ощутила в себе всю чудовищную силу этой любви. Я любила Настю и раньше, только раньше эта любовь была спокойной и тихой. Теперь же я поняла, что ради Насти готова просто перевернуть мир. Готова противостоять целому миру в одиночку, крушить его безжалостно и жестоко ради одной-единственной девочки на свете. Ради ее счастья, ее спокойствия. Я ощутила себя волчицей, охраняющей детеныша. Будь у меня свой собственный ребенок — кажется, я не смогла бы любить его сильнее, чем Настю. Хотя, возможно, я ошибаюсь.