Читать книгу "История классической попаданки. Тяжелой поступью - Валери Фрост"

Вторая посудомойка удивленно воззрилась на брюнетку, но Аня стала петь громче.

— «Не стоит прогибаться под изменчивый мир…»

Перепуганными глазами служанка смотрела на Земную, забыв о посуде, но, так и не дождавшись проблеска сознания в глазах подруги и разъяренного хозяина в дверях, вернулась к своему делу, слегка подергивая уголком губы, словно сдерживая улыбку.

Прошла еще неделя, а чувство полета не покидало Анну. Теперь на кухне стало веселее. Пускай никто не понимал слов Аниных песен, но зато как спорилось дело под различные ритмы мелодий! Много раз недовольный своеволием Ани помощник хозяина врывался в каморку, чтобы сорвать злость из-за неудачно прошедшего дня на девушках, но по лицу больше не бил.

— Не петь, — сказала однажды служанка.

Аня удивилась:

— Почему?

— Бить лицо — не ходить. — Палец указал вверх, там располагались кабинеты для личных встреч.

Аня кивнула, хоть и не поняла связи. В ту ночь Земная не пела и получила в награду огромный синяк под правым глазом: недовольный работой слуг помощник хозяина, сорвавшись, побил посуду и девушек.

На следующий день Аня снова пела, скулу саднило, сердце трепетало, и песни были сплошь печальные. Некоторым даже показалось, что в общем зале клиенты приутихли и разошлись не как всегда, засидевшись допоздна, а намного раньше.

Те, кто обслуживал зал, подавая блюда, не преминули поделиться соображениями с работниками кухни, а те в свою очередь уговорили Аню на следующий день петь только грустные песни. Эксперимент провалился с блеском: в какой-то момент девушке надоели печальные мелодии, и она грянула арию моряков из «Юноны и Авось» — в зале началась драка, закончившаяся огромным количеством битой посуды и разбитых носов. Посудомойки завершили свой рабочий день намного раньше и в кои-то веки смогли поспать дольше обычного.

Каким местом Аня чувствовала, что песни помогают выжить сейчас и помогут в будущем, — осталось за кадром, но это самое место и то самое чувство ее не подвели. В один из дней (или ночей) в каморку с огромными жбанами зашел гость, ранее не виданный в сих краях. Брюнетка, в очередной раз отскребавшая остатки чьей-то трапезы со дна глиняной миски, не успела вовремя остановиться и продолжала петь, не замечая новоприбывшего.

— «Sometimes I feel like…» — иногда я чувствую себя, как ребенок без матери, — выводила девушка слова негритянских напевов и остановилась лишь тогда, когда заметила застывшую рядом соседку, опустившую голову.

Подозревая, что причина столь непонятного поведения находится прямо у Земной за спиной, девушка аккуратно поставила посуду в воду и медленно развернулась, опустив голову.

«Какие дорогие туфли в наших краях», — обнаружил себя сарказм — явный признак выздоровления.

— Петь опять, — приказал голос, принадлежащий, судя по всему, хозяину дорогих туфель.

Аня подняла глаза: изуродованное оспинами лицо, седая копна волос, стянутая в куцый хвост, узкие щели глаз, огромные губы, как у жабы из одной фантастической саги, идеальное тело, запаянное в загорелую кожу, лоснящуюся от жары. Субъект стоял руки в боки и благоухал ароматами пенных ванн.

— Петь опять! — процедил снова хозяин положения, не дождавшись Аниного отклика.

За секунду в черноволосой голове пронеслись и воспоминания о днях лишений, и соображения о выгодах и перспективах, и напоминание о народной мудрости, гласящей, что шанс — он хитрый малый, выпадает только раз. Набрав в грудь побольше воздуха, Аня затянула одну из самых мелодичных песен своей школьной юности:

— «Ой у весiнньому садку…»

Но чем дальше пела Аня, тем больше сдвигались к переносице густые брови почти идеального слушателя.

«Меняй репертуар!» — шепнул рассудок.

— «Владимирский централ…» — вспомнилась ненавистная песня.

В мгновение ока лицо узкоглазого просветлело.

— Другое, — приказал слушатель.

— «Ой, на горi два дубки…» — Аня чуть в пляс не пустилась, обнаружив довольную улыбку на лице уродца.

Не дожидаясь окончания концерта, седовласый гаркнул что-то себе за спину, затем показал жестом, чтобы Аня покрутилась. Уповая на судьбу и моля ее о том, чтобы дохлая селедка, которой теперь и являлась рабыня, пришлась по вкусу новому повелителю, девушка медленно обернулась на триста шестьдесят градусов.

— Друмурти, — пробормотал хозяин дорогой обуви и развернулся к выходу.

Аня обернулась к товарке: та стояла, прикрыв рот рукой, и, не моргая, смотрела на брюнетку. То ли страх увидела Земная в глазах соседки, то ли жалость. В любом случае, подумала иномирянка, этот шаг — новая ступень, и не стоит отказываться от возможности сделать его.

Кто-то потянул за руку, больно сжав при этом локоть.

«А, старый знакомый, любитель бить по лицу!» — совсем не обрадовалась Аня, но сопротивляться не стала.

Следующих три дня девушка провела в бане, в домашнем косметическом салоне, в домашнем ателье. Три дня Анна объяснялась жестами с девушками, обслуживающими ее, с музыкантом, который должен был аккомпанировать, с хозяином борделя, коим оказался узкоглазый. Три дня девушка выдерживала сверлящий взгляд певички, на место которой претендовала новоиспеченная звезда, три ночи подпирала двери звенящими предметами, просыпалась от малейшего шороха и все время боялась за собственную шкуру: уж слишком «теплым» и многообещающим взглядом одаривала Аню видавшая виды примадонна.

На четвертый день, посчитав, что пленница достаточно отдохнула, хозяин борделя выпустил брюнетку на сцену. И чтобы не спугнуть клиентов, разрешил спеть одну песню, и то уже под самый конец, когда в зале оставались пара посетителей да десяток тел под столами.

Свет был приглушенным. Ради Ани с еще не зажившими ранами от побоев на лице или просто из экономного расчета, не столь важно. Но созданная атмосфера лености и медлительности натолкнула Земную на размышления о современном чил-ауте.[1]

— «Не слышны в саду даже шорохи…» — запела Аня, опершись на стенку раздолбанного клавесина-рояля.

Аккомпанемент оставлял желать лучшего, но пианист попался толковый — не выводил главную мелодию, лишь подхватывал ее вторым голосом.

За три последних дня Земной пришлось вспомнить ресторанный репертуар двадцать первого века и даже придумать новые слова к песням, которых не знала. Цензор, он же хозяин борделя, отсекал неподходящие для репертуара композиции. Однако Ане удалось «протолкнуть» несколько десятков песен из детско-мультяшного репертуара, пионерского прошлого, бабушкиной юности. И было уж очень смешно, когда мало соображающие и не знающие смысла слов слушатели хлопали в ладоши от восторга, услышав песенку «Антошка».

Как оказалось, кельтоговорящих гостей в этих краях не жаловали, а уж в подобных заведениях о них и слыхом не слыхивали.