Читать книгу "Клопы - Александр Шарыпов"

До самого полудня шло дело: ступал он крепко, рубил с плеча, увертываясь от вылетавших обломков, и пот с него падал скупо. А чтоб забыться от труда нудного, город строил в разуме своем. Об улицах думал, о переулках. Где торжище, где городище примечал и воротам названия придумывал. Улицу прорубивши, топорище измочаленное заменив, – новую начинал, рукой назначив, куда.

Бывало, кидался на него печенег, но не умел ударить и увернуться не умел. Хоробра ведь не по росту знают, а кому Перун дал. А кто пустошник – тому лишь срать дано.

Так и шло дело до полудня. А в полдень раскисли печенеги. Сели и темя руками покрыли. Застревал в них топор, чавкнув, а рожон уходил по рукоять, и выдергивался с трудом, и не отваливалось от него. И думал Илья, счищая ногой налипших: «Не ятвязи оне. Белоглазые три дни крепки».

Криво шел он после полудня, не в такт переступал и разил, что перед очами. И спалил ему Сварог спину: а не сиди долго в порубе! И прошиб его пот холодный. И вот налипло много – поднял он тяжело – и вдруг отвалилось. Тут промахнулся Илья, ударил топором по телеге – оглобля, подпрыгнув, в лоб ему стукнула. Рожон уронив, сел он на землю. И хотел встать и не мог. Опять сел. Подумал: «Срамота». Так было после полудня.

И сидел он до вечера в том месте. Вокруг лопались пузыри, и мешались раскисшие печенеги с дождем вчерашним.

А на заставе уж искали его, ибо вода помутилась. И забрел печенег без глаз, а башка расквашена. Пошли по его следу – и вышли в поле.

Бежал Добрыня по-старушечьи, подол задрав, чтоб не замочить. Шелом набекрень, рожон на плече – ровно шагал Попович. Топал Ян Усмошвец, мрачно глядя. Васька Долгополой знамя держал. Воронье поднималось от ног их. Илья же, глядя на то, думал, что земля поднимается к небу, и ждал, как дойдет до него.

– Что ты! – закричал на него Добрыня. – Рази так ратуют? Меры не веси!

– Шелом-от остави, – сказал Ян, протягивая шелом.

– И хорюгвь, – добавил Василий. – Како на сече без хорюгви?

А Попович, надев рукавицы, так говорил:

– Не за роту пошли есмы, не за князя и не за землю сыру: одного тебя для, – и, над мертвым печенегом нагнувшись, спросил: – Кого выглядываши, жмурик?

– Тутнеть, – сказал Илья, тупо глядя.

Ибо страшный шум стоял у него в голове – будто на торге распря. Спорят, толкают друг друга, не слушают никого и не ждут.

5. Илья Муромец и тяга земная

Лежащего вниз животом, тяжкий сон одолевал его. Трещала печка, вились комары, земляной пол озарялся и проваливался во тьму. Старый Добрыня, кряхтя, ходил рядом, тер ему в спину простоквашу.

– Нельзя так, Илюша, – причитал, – что ты? Да сеча бы ти в благо шла, помаленьку требно! Головой клюкай! Ведь вся спина, там, очервлена! Все уды Сварог пожег! И рамена пожег!

– Кто пожег? – грозно спрашивал Илья, мешая сон с явью. – То я ся тому отожгу противу!

– Лежи, ярый! Откуду ярость в тебе?

– Пестун, дай ми брусницы и не пещися…

Добрыня, кряхтя, ушел по брусничную воду, принес Илье медный чан. Но Илья уже спал.

– Дозорный! – кричал он грозно. – Чьей заставы? Кто хоробр? Пошто усоп еси на коне? А? Пошто усоп?

Он тряс уснувшего в седле конника. Тот, приоткрыв сонный глаз, протянул огромную руку, накрыл ею Илью. И сгреб его, и засунул в жаркий карман.

– Тьфу, сице твою мати! – ругался Илья, топчась в кармане, и складки давил, и пот лил с него градом. – Не узнах тя, Святогоре! – закричал. – Выни мя! Душно мне! Смачно!

– Ох ты, беда, – сказал Святогор. И дал свежий воздух.

– Эй! – крикнул Илья, шаря руками. – Где ты еси? Тьма в очах моих!

– Ну, не знаю! – отвечал Святогор. – Чьи длани те свет застят! Хоть твоя! Пойми ю – вишь, розути тя хощет!

– Не время, Святогоре! Не время ся проклаждати! Земля наша стогнет! Побегнем! Кде чекан мой? Кде межи? Поперек меж! Побегнем!

И бросился бежать; опрокинул чум на пол.

– Куды? Ну куды ты? – кричал Святогор. – Эй! Чело борони!

И стукнулся Илья лбом в дубовый гроб.

– Обаче, – удивился Илья, ощупывая доски. – Домовина пуста! Откуду тут?

– Ну, домовина и домовина! Ложися ты, бога ради!

Илья полез в гроб, нюхая доски. Но неуютно было в гробу. Что нашел в нем Володимир? Что за глумление – в землю хоронить? Там изменникам место, и гниют во тьме, и жрут их черви, и ходят по ним, и топчут их внуки их. Дыхание хоробра огонь должен унесть!

– Нет, – сказал он, вставая и нюхая руки. – Ошую голо! И одесную голо! И плесенью обухало! Не по мне!

– Тьфу, лешак! Ну, дай, яз лягу, – сказал Святогор с досадой. И лег. И стал ему гроб как раз.

– Накрой меня, – сказал он.

Илья взял крышку, поднял.

– Накроеши? – спросил Святогор с сомнением. И взглянул на Илью.

– Яз? – не понял Илья. – Пошто не накрою?

Он осмотрел крышку. Незнакомо было ему. Но подумал: «Что за хитрость!» И накрыл. И тотчас услышал:

– Соньми! Соньми!

Схватился Илья за крышку – и не мог зацепить. Хотел накренить гроб, опрокинуть – и не дался ему. Он отшатнулся в недоумении.

– Что ты ся дергаеши? – остановил его кто-то.

Обернулся Илья. Тот улыбался в темноте.

– Кде чекан мой? – закричал Илья.

– Да тут твой чекан.

– А ты кто еси?

– Святогор есмь.

– Как Святогор? Кого же яз в домовине уходи?

– Про то забыша! Поидем… Поидем опять! Тамо хоть твоя! Тяга земная!

Илья плохо верил. Пошел, упираясь, держал топор наготове. Наткнулись опять на гроб.

– Ляг, Илюша, – сказал Святогор. – Не слышишь? Стогнет. Зовет тя…

Илья стоял, глядя на домовину. Потом отгребся от нее.

– Нелепо ми се похухнание, – сказал сердито.

– Ось ты необытный! – осердился и Святогор. – Ну тебя!

А сам лег в домовину. Илья стоял в стороне. Хотелось ему закрыть крышку, а потом снять. Но не решался.

– Ну, накрой. Накрой, – сказал Святогор.

Илья нагнулся над ним. И увидел глаза родные. И тянуло туда, потянулся Илья ртом, и не мог дотянуться. Святогор смотрел со слезами.

– Накрой, – просил затаенно. – Да поверни. Да не так. Неловко мне. Да куды? Ну куды ты? Что ты на полночь головами кладеши? У, мурома несловеньска!

Осерчав, бросил Илья крышку на Святогора: только лоб его состучал. И тут же, опомнясь, хотел сдвинуть. И не мог.

И, взяв топор, стал ковырять щели. И не ковырялись. Тогда ударил по гробу – ан захлестнул гроб обруч. Растерявшись совсем, ощупал Илья железо. И опять ударил топором. И опять, как шрам – обруч.