Читать книгу "Позор и чистота - Татьяна Москвина"

– А мы благодарны! – голосила Карантина. – Мы по гроб жизни обязаны. Я сама три дня как из Парижа дочь навестить приехала, а она мне все про «Ужей», все про «Ужей», какие такие «Ужи», я в Париже не слышала, извините. Ребенку так нравится! Эгле, Эгле, заладила, Эгле, Эгле…

– А вам понравилось? – спросил Камский.

– Вы на одного артиста похожи, – дипломатично заметила на это Карантина.

– Я и есть один артист. Так вам понравилось? Мне кажется, это не ваша музыка.

– Почему – не моя? – вскинулась Карантина. – Хотя я уже не молодежь, я, так сказать, мать молодежи, но… (и она стала корпусом изображать сложные поклоны в сторону Эгле, вспомнив что-то запредельно изысканное из фильма Одесской киностудии про трех мушкетеров). Талант всегда! Талант по-любому! Талант обязательно!

Мать молодежи добила «Ужей» окончательно, и Лена-труба тихо завалилась за великую спину Горбуши. Тут Карантина вспомнила, что не представилась аудитории.

– О, я же не сказала… Катаржина Грыбска. То есть мое имя. Катаржина Грыбска!

– Да мы запомнили, – сказала волевая Эгле, сохраняя невозмутимое лицо среди общих веселых конвульсий. – Катаржина Грыбска, три дня как из Парижа. А теперь прошу простить, у меня тут по плану серьезные разборки с музыкантами. Андрей, больше никого не пускай пока.

Карантина, схватив изумленную Нику (та никогда не слышала про мамино другое имя и считала ее Екатериной Павловной Грибовой), вытащила Андрея в коридор, где вытрясла все координаты и вырвала обещание принять у себя в Москве новоприобретенных родственников.

……………………………………………………………………

Нина Родинка рассказывает:

– Изучая мир детектива, я поняла, что именно отличает замечательное произведение этого жанра от заурядного.

Главный вопрос – «кто убил» – понятное дело, неизменен. Один и тот же для дешевки и классики. Проблема в том, «кого убили».

В лучших детективах действует один и тот же закон – «жертва не должна внушать чересчур большого сочувствия».

Это достигается разными средствами. Мы, например, или мало знаем о жертве, или она обладает какими-то несимпатичными свойствами (жадность, грубость, разврат) и потому, дескать, «сама виновата», или вообще совершила преступление когда-то в прошлом. Таким образом, нравственное чувство аудитории не слишком возмущено, и она может спокойно внимать интриге расследования, следить за колебаниями подозрений, внимать шуточкам частных детективов и хамству полицейских-милицейских.

Укокошить ребенка, невинную девушку, мать семейства – дурной тон. Нравственное чувство слишком возмущено и не может дать необходимой сладостной прохлады с легким припеком занимательности, в которой хочет жить читатель-зритель детектива.

Удивительное дело, но сам Ф.М.Достоевский как будто догадывался о действии закона «жертва не должна внушать чересчур большого сочувствия». В «Братьях Карамазовых» убивают отца, Федора Павловича, личность, в которой под лупой не разглядишь ни одной привлекательной черты. Он и развратник, и жулик, и даже в Бога не верует. В «Преступлении и наказании» пришили старушку-процентщицу, мерзкую до мозга костей, и ее сестру Лизавету, которая, как указано в тексте, «поминутно ходила беременная», то есть грешила напропалую, хоть и от наивности. Родственников у старушки и Лизаветы нет никаких, никто об них не заплачет.

Не сомневаюсь, какая участь ждала бы ФМ, если бы он вздумал родиться сегодня. То был бы непревзойденный автор детективных бестселлеров. Ума палата! Я не имею в виду его сомнительные идейки, я имею в виду изобретенные им технологии обольщения читателя – они высшего класса.

Я сама не раз применяла «основной закон», когда сочиняла сериал «След Шурпы». Шурпа – это фамилия майора милиции, ушедшего из органов и открывшего частное детективное агентство. Каждый раз приходилось выдумывать компромат на жертву, хотя, если жертвой оказывался государственный чиновник или банкир, трудиться приходилось чуть-чуть. Эти лица в принципе не вызывают сочувствия.

Их можно бить пачками.

Похоже, об этом известно не только в мире детектива, но и в реале.

……………………………………………………………………

Камский отпустил секретаря погулять по ночному Питеру и пригласил Времина хлопнуть по рюмочке в «Астории». Загадочный пуританин потерял хладнокровие, был беззащитен, можно было запросто пощупать его душу.

– Ты вообще уверен, что это реальные твои родственники?

– Да. Да. Ужасно… – вздохнул Андрей.

– Что ужасно? Подумаешь, внебрачная дочь, да не у папаши, у дядьки. Ты при чем? Правда, эта оглобля теперь тебе на шею сядет. Ну, будь потверже.

– Есть обстоятельства, о которых я тебе рассказать не могу, – отвечал Андрей. – Так получилось, что я знаю… то, что знать мне не положено. И не будем об этом. Я справлюсь, справлюсь. Ты лучше скажи честно – тебе что, не понравилось? Я про концерт.

Жорж потер кончик носа и пригладил волосы, что было признаком раздражения.

– Разве она не талантлива? Ты посмеешь сказать, что она не талантлива?

– Боже упаси. Она талантлива настолько, что ее… как тебе это сказать понятнее? Ее прикрепили.

– Куда прикрепили?

– Хорошо. Я сейчас соберусь и объясню. Пусть тебе это покажется бредом и дохлой мистикой, но… Понимаешь, есть проблема власти неких индивидов над умами, над душами людей. Тут не обыкновенное поклонение авторитету, а что-то воспаленное, могучее, дикое, заразительное, любовно-больное. Так обожают тиранов, всяких там вождей народов, главарей сект, и так же точно, но в каком-то мягком, искусственном варианте обожают некоторых актеров или там певцов. Тут нужна связка «человек – масса», понимаешь? Большинство людей искусства не имеют к этому никакого отношения. Они просто пишут книги, играют роли, поют или пляшут, потому что способны более-менее к такому труду. Но есть особенные, фатальные люди. В них что-то есть такое, к чему привязываются, прикрепляются иные сущности. Получается симбиоз человека и демона, работающего с ним. Это редкий случай… Я говорю «демон» условно. Я не знаю, кто это и что это. Но я всегда чувствую, если с человеком работают… Ты сам разве не чувствуешь – в этой власти, которую получает твоя Эгле над людьми, есть что-то необычное, не объяснимое одним только талантом?

– Не верю я ни в каких демонов, – насупился Времин. – Где ты их видел? На картинках Врубеля? Кудрявые с крыльями? Может, ты сам их видел? С тобой тоже работают?

Камский собрался было ответить, но почувствовал четкий, категорический запрет.

– Я хотел тебя предостеречь. Ты считаешь свое помешательство любовью. А это не совсем любовь, это внедрение. Ты насквозь заражен, у тебя в голове растет чудовищный одуванчик, да уже целое поле, представляешь – поле цветочков с лицами этой Эгле – и вытесняет… да тебя самого и вытесняет. И при этом она, сама девочка, не виновата. Она про тебя и не думала. И не будет думать. Если ты исчезнешь из ее жизни – она и не заметит. У этих прикрепленных, как правило, вообще нет потребности в людях… – проговорился Камский.