Читать книгу "Англия и Франция. Мы любим ненавидеть друг друга - Стефан Кларк"

Прежде король Эдуард был снисходителен и даже разрешал мирным жителям покидать город, чтобы избежать голодной смерти, но теперь, после девяти месяцев осады, его позиция ужесточилась, и он отказался выпустить пять сотен бедняков, требуя полной капитуляции города. Горожане не впустили этих несчастных обратно, и они остались умирать голодной смертью под городскими стенами, с высоты которых на них наверняка взирали шесть бюргеров, жующих отварную собачатину.

В июле король Франции Филипп VI наконец решил, что неплохо было бы освободить свой стратегический порт, поэтому привел армию, остановился в миле от английских укреплений и бросил вызов Эдуарду. Однако Эдуард сознавал, что находится в куда более выигрышном положении и что город долго не продержится. Поэтому просто позволил Филиппу атаковать.

Верный себе, Филипп приказал своим людям отступить и, говорят, даже заткнул уши, чтобы не слышать криков горожан, которых он бросил на произвол судьбы. Воины городского гарнизона сняли с флагштока французский флаг — с личным гербом Филиппа — и в знак презрения сбросили его с крепостной стены.

На следующий же день командующий гарнизоном Кале, рыцарь Жан де Вьен, подал сигнал, что готов сдаться. Эдуард согласился, но предупредил, что пленные будут освобождены за выкуп или убиты — как это принято на войне. Короче говоря, богатые останутся в живых, а бедных ждет смерть. В конце концов английский рыцарь, сэр Уолтер Мауни, убедил Эдуарда принять в жертву жизнь всего шести бюргеров.

Один из старейших и богатейших горожан, Эсташ де Сен- Пьер, первым предложил себя, и его примеру последовали еще пятеро добровольцев. Подчиняясь приказу короля Эдуарда, они сняли с себя дорогие одежды и вышли из города лишь в рубашке и коротких штанах (читай, в исподнем) и с петлей на шее. Именно так представил их в своей известной групповой скульптуре Огюст Роден, скульптор XIX века, — истощенными, затравленными жертвами, не побоявшимися выйти навстречу собственной смерти. Верно то, что, наслышанные о шевоше Эдуарда, бюргеры не рассчитывали умирать, они надеялись, что их ценность как богатых заложников гарантирует им жизнь.

В большинстве версий этой истории рассказывается, что Филиппа, беременная жена Эдуарда, умоляла мужа не убивать бюргеров, дабы не навлечь несчастья на их еще не родившегося ребенка. Говорят также, что сэр Уолтер Мауни предупреждал короля о том, что хладнокровная казнь богатых пленников, которых в иных обстоятельствах оставили бы в живых, создаст плохой прецедент и в будущем обернется для англичан множеством смертей.

Как бы то ни было, Эдуард не привел в действие свою угрозу. Он изгнал из города всех богатых граждан и отдал их дома и должности англичанам, которых вызвал с английского берега Ла-Манша. Все это лишний раз доказывает, что, как бы ни старались французы представить бюргеров Кале героями патриотами, правда заключается в том, что они были причастны к катастрофическому поражению и стали символами самопожертвования после того, как попытались спасти самих себя, бросив бедняков умирать в осажденном городе.

Роден, похоже, кое-что угадал. Когда в 1884 году городской совет Кале заказал ему скульптурную композицию, он нарушил традицию и, вместо того чтобы изобразить бюргеров в героической позе, показал их поверженными. Он настаивал и на том, чтобы его скульптура стояла на земле, а не на подиуме. Нет нужды говорить о том, что Кале проигнорировал его требование, и скульптуру водрузили перед ратушей на богато украшенный каменный пьедестал.

Англичане, впрочем, торжествовали. В 1911 году британское правительство купило один из двенадцати слепков роденовской скульптуры и установило его прямо у здания парламента, в саду перед башней Виктории. И по сей день любой британский парламентарий, выходя в парк подышать свежим воздухом, имеет шанс столкнуться лицом к лицу с символом французского малодушия и покорности.

«Черная смерть» — не так уж плохо для Англии (в конечном итоге)

И, словно Филиппу было мало напастей, в 1348 году во Францию пожаловала чума, «Черная смерть».

Эта азиатская болезнь пришла в страну из Италии и распространилась к северу. В ней видели еще один знак того, что Бог отвернулся от Франции. Смертность в Авиньоне была столь высока, что Папа (который обосновался здесь, а не в Риме) освятил реку Рону, чтобы в нее могли сбрасывать трупы, и разрешил умирающим исповедоваться мирянам и «даже женщине». Вот уж поистине чрезвычайные меры.

В попытке остановить распространение чумы король Филипп ввел суровые наказания за богохульство. За первое прегрешение отрезали губу, повторный проступок карался отсечением второй губы, а потом и языка. Между тем жители Страсбурга обвинили во всем иудеев и вырезали целую общину — две тысячи человек. Разумеется, это не помогло справиться с болезнью, и в течение года чума свирепствовала по всей Франции.

Вполне естественно, что англичане довольно ухмылялись тому, что Бог покарал их врагов — но радость длилась до тех пор, разумеется, пока эпидемия не перекинулась на другой берег Ла-Манша.

Численность населения в четырнадцатом веке определялась весьма условно, но полагают, что за три года умер каждый третий житель Западной Европы. Больше всего пострадали плотно заселенные крупные города, в одном только Лондоне с его 70 000 жителями умерла половина населения. Примерно в таком же по размерам Париже уровень смертности составил 50 000 жителей или около того.

Хроники того времени по обе стороны Ла-Манша повествуют о заброшенных деревнях, притихших городах и (что повергло бы в ужас современных бриттов) резком падении цен на недвижимость — не было никакого смысла покупать что-либо, потому что выжившие просто могли заселяться в покинутые дома. Некогда особо ценные объекты, такие как ветряные мельницы, теперь никем не использовались, поскольку нечего было молоть, да и городские обитатели не стремились превращать их в летние домики для уик-эндов.

В общем, это была катастрофа для всего человечества, и страданий хватило всем. Разве что, по странному капризу судьбу «Черная смерть» пошла на пользу Англии в ее противостоянии с французами. Или, точнее сказать, на пользу английскому языку, поскольку эпидемия вынесла (черный) смертный приговор нормандскому языку в Англии.

И тому было несколько причин. Прежде всего, с резким снижением численности населения феодальная система Англии рухнула. Целые деревни остались без лордов, лорды лишились сервов, и это означало, что уцелевшие после эпидемии работники были нарасхват, так что вполне могли найти себе работу где угодно, причем как вольные труженики. Парламент попытался было ввести ограничение предела заработной платы и запретить освобождение сервов, но это привело лишь к открытому бунту. Воздвигнутый англонормандской знатью стеклянный потолок богатства, власти и привилегий еще не был разбит вдребезги, но уже пошел глубокими трещинами, по мере того как угнетенные низшие слои англосаксов расправляли плечи, все активнее проявляя себя как настоящий средний класс. Перемещаясь по стране, они распространяли свой язык — искаженную смесь англосаксонского и нормандского, — который сегодня мы называем английским.