Читать книгу "Кругами рая - Николай Крыщук"

Он тогда подумал о своих маленьких ручках и о том, что подбородок его до сих пор голый. Не с матерью же об этом говорить! А папа смотрел с фотографии, почти такой же пухлый и не успевший возмужать, как он. Правда, с усами.

Ну и ничего, как-то оба выкрутились. Папа быстро погиб за родину, а он стал сочинять скабрезные стихи и доставать девчонок двусмысленностями, к чему те отнеслись неожиданно благосклонно.

Воспитание – вообще один из фантомов цивилизации, продолжал размышлять ГМ, закуривая неизвестно уже какую сигарету. Воспитатели – те же судьи. Ну так и вопрос тогда: а кто судьи? Мерилом для родителей служит не какая-то высшая истина, а ценности и затеи эпохи ушедшей, которые уже в силу своей имперфектности получили утешительный статус доброй нормы.

Говоря же серьезно, ничего нельзя передать другому. Тут статистики не требуется, за плечами у каждого уникальный, не имеющий возможности быть повторенным эксперимент – собственные дети. Старик подумал об Алешке, и тело его сразу потеряло легкость и обрело свои годы.

Что он хотел передать ему, чему научить? Не в знаниях ведь дело, не в правилах поведения, не в умении терпеть и ценить себя. Да всему этому и нельзя научить, как нельзя научить свободе, таланту или любви. Все они сами из чего-то произрастают. Из души. Выходит, он хотел передать ему свою душу? Как ни высокопарно звучит, но, пожалуй, так и будет сказать всего точнее.

Только что такое душа? Пушкин какими-то словами о душе обрывает свое письмо Собаньской. Что такое душа? В ней нет ни взора, ни мелодии… Мелодия разве?

Вот, мелодию эту он и хотел передать Алешке. Да только все это чистой воды идеализм. К тому же мелодия при этом нередко была пьяненькой. И вместо всех этих высоких материй научил его в конце концов пить. Урок невольный, совсем, надо сказать, не хитрый, но мощный. Так оно, наверное, всегда и бывает.

Как ни старался, не смог он научить Алешку даже прекраснодушному пробуждению, этой возможности, которую природа ежедневно предоставляет человеку. Сам старик был счастливо устроен и всегда вставал в хорошем настроении. Действовало в нем не правило, а сама природа, хотя он и пытался передать это, именно как правило, близким, только все без толку. И жена, и сын даже любили начинать день в скверном настроении, чтобы потом приятие все же ими мирового неустройства выглядело как волевой жест, духовное усилие, философская снисходительность и бог еще знает что. Старика всегда это удивляло и огорчало. Алешка теперь разнес свою жалобу на жизнь по всему миру и как будто даже доволен этим.

Виноват ли он, его отец, в том, что так получилось? Конечно виноват. Но проползти назад, к истоку, ощупывая все ямки и узелки, дело не только мучительное, но бессмысленное и отдающее к тому же несерьезной авантюрой. Последний разговор с сыном он запомнил, однако, на всю жизнь. И начиналось-то все так хорошо.

* * *

Они уже около часа бились над шахматной партией. Геометрия получалась ужасная. Ни одна из фигур не хотела покидать поле, и все были обречены на войну.

Войска сошлись в правом тупичке у черных, где не оставалось места для масштабных маневров, и все решали только нервы. Дело шло к цугцвангу, и этот неосторожный, проигрышный ход совершил отец, поставив короля на поле Алешиного слона. Следующим был шах с потерей ладьи.

Отец высоко вздернул руку, совершившую ошибку, как будто ошпарился.

– Всё, всё! – торопливо сказал Алеша. – Я эту позицию пять ходов выстраивал.

– Ты предвидел мою глупость? – обиженно спросил отец.

– Ну, знаешь! Тебе же по-хорошему и деваться-то некуда.

Это было правдой, но только отчасти. Фигур на поле было достаточно, можно еще было побороться за ничью.

Был уже второй час ночи. Для их ночных бдений – время первого перекуса.

Пока Алексей замешивал омлет с луком, картошкой и сосисками, отец колдовал над кофе. Он прокалил джезву, потом засыпал в нее кофе вместе со щепоткой соли, сахара и перца. Воду налил сырую, добавляя ее понемногу, как только пенка начинала вспухать и вулканически волноваться.

К приготовлению еды ГМ относился как восточный человек, вступая в союз с тайными силами природы, у которых, своим путем, были друг с другом отношения близкого родства или же, напротив, полной несовместимости. Справиться мог только мастер интриг, каким он и был, исключительно, впрочем, в этой области.

Это было похоже не на колдовство даже, а на участие в заговоре. В таких военных выражениях обычно шел и комментарий: стравить длинный перец с уксусом или нейтрализовать карася молоком. Отец страшно радовался и громко объявлял всем о раскрытии, например, тайной связи между карликовым омаром и корейской морковью.

Совместное приготовление пищи было самым безмятежным, уговорным временем их отношений. Родство душ, которое почти не требовало слов.

– В общем, конечно, правильно, – сказал отец, уже успев остыть от поражения. – Это если смотреть на дело философски. У судьбы ведь тоже хода назад не возьмешь.

– Потому что она не позволит или кодекс чести?

– Какой, к черту, кодекс чести? Даст по ушам и всё!

За окном в водосточных трубах обрушивался лед, как будто на подступах к городу шли тяжелые освободительные бои.

– А как хочется сыграть хоть раз чистую партию, – мечтательно произнес отец, продолжая следить за поведением кофейной пенки. – Это я о жизни. Так прожить, как картины пишутся. И чтобы партнер был не алгебраической занудой – артистом! Поблажек не надо, должно быть уважение. Азарт и великодушие, прозрение и честь! Вот гениальность! А не то, что думают.

– Что-то это для моих мозгов тяжеловато, – Алексей только подавал реплики, не нарушая, но и не поддерживая отцовского пафоса..

– Да что уж тут такого? Помнишь у Мандельштама? Невероятные строки: – Может быть, это точка безумия, Может быть, это совесть твоя…» Вся мировая словесность не подозревала даже, что эти два понятия родственники: вдохновение и совесть. А точка безумия здесь именно вдохновение, экстатическое состояние. Но вдохновение не может длиться целую жизнь. У поэта есть черновики. Значит, и любви нужны черновики. Значит, и у всякого человека должна быть возможность зачеркнуть, исправить, написать вариант. По высшему счету это и будет честно.

– Ну, тут я тебе не товарищ.

– Ты мне не товарищ, – с пафосом поддержал отец. —

Какой ты мне товарищ? Мы же с тобой в войну играем.

С чашечками крепкого кофе сели играть дальше. Дым от сигарет растягивался как пряжа и исчезал в коридоре.

– Ты там форточку, что ли, открыл? – спросил отец. – Правильно.

– Ночь похожа на наркотик, – откликнулся Алексей.

– Правда? Совсем иначе все воспринимаешь.

– Не знаю, не ведаю, – отец думал над ходом. – Пробовать не приходилось. Хотя ты прав, наверное. Но мы дороже ценим утренние метафоры.