Читать книгу "Книга Греха - Платон Беседин"

— Даниил Грехов?

— Да.

— Вас беспокоят из полиции.

Говорят, каждый преступник жаждет быть пойманным; этой мыслью во многом объясняется его извечное возвращение на место преступления. Психологи утверждают, что наши болезни, несчастья и горести есть следствие подсознательного стремления получить кару за совершённые грехи.

В Библии, Книге книг, многократно повторяется, грех неотвратимо влечёт за собой пагубные для человека последствия, отдаляя его от Бога, а, следовательно, ведёт к погибели, прежде всего, духовной. Пророк Исайя пишет: «Вот, рука Господа не сократилась на то, чтобы спасать, и ухо Его не отяжелело для того, чтобы слышать. Но беззакония ваши произвели разделение между вами и Богом вашим».

Я боялся быть пойманным, боялся разоблачения, страх управлял мной, и только порой, когда тот, за кого меня принимали, за кого принимал себя я, отходил на второй план, а на доминирующую роль выходил другой, наделённый свободой воли, я понимал: это безумие можно оборвать лишь разоблачением и карой.

Голос в трубке подобен гласу небесному, что называет место и время суда Божьего, заключая:

— Ждём.

Перед глазами проносятся фашистские акции, заражённые вирусом люди, изнасилованная девочка и распластанная на кафельном полу Юля с изрезанной промежностью. Это моя хроника падения.

Глава девятая

I

Как и в тот день, когда я обнаружил труп Юли, льёт дождь. Громадные, в форме причудливых лекал лужи, будто взопревшие ссадины земли, влажной сыпью покрыли насупившиеся улицы со съёжившимися людьми и взлохмаченными собаками.

Я курю, замерев перед входом в районное отделение полиции. Отражаясь в стекле дверей, моё взволнованное лицо кажется уродливой маской африканских идолов.

Крадущийся по венам, мышцам, сухожилиям страх проникает в каждую клетку. Любой страх — это, прежде всего, страх потери. Да, я жил не самой праведной, сознательной жизнью, а после каялся и искал кары, но сейчас, когда эта кара так близка, хочется отбросить её как можно дальше от себя. Худой мир лучше доброй войны.

Вхожу в холл отделения полиции. Здесь всё в бледно-красных тонах: отделанный под мрамор пол, безликие стены и даже стулья.

Звонивший мне по телефону человек представился Макаровым Алексеем Ивановичем. Сказал, прийти в кабинет № 16. Стучусь, слышу «войдите» и, как загнанный зверь, тяжело хрипя, захожу внутрь.

Крохотная комнатушка. Из мебели лишь покосившийся шкаф, два кривобоких стула и облупившийся стол, на котором громоздится древний монитор компьютера. За ним крупный, представительный человек с аккуратными усиками. Кого-то он мне напоминает. Пристально смотрит на меня, видимо, ожидая реплики. Я лишь нервно играю желваками.

— Вы к кому? — наконец, изрекает он.

— К Макарову Алексею Ивановичу.

— По какому вопросу?

— Мне звонили. Я Грехов Даниил.

— Ясно. Макаров Алексей Иванович перед вами. Присаживайтесь, Даниил! — Я тут же падаю на стул. — Догадываетесь, почему вы здесь?

Мне хочется разрыдаться у него на плече. Хочется признаться ему во всём. В каждом грехе. Даже в тех, что не противоречат юридическим законам.

— Итак, — он называет дату, — вы обратились в приёмное отделение больницы с травмами головы.

До меня начинает доходить суть происходящего. Верно говорят, на воре и шапка горит. В больнице врач записал все мои данные. Каждого, кто обращается в больницу с побоями, проверяют в полиции.

— Алексей Иванович, — начинаю я, — травмы получены мной на даче, во время полива грядок. Я споткнулся и упал.

— Судя по заключению врача, вы падали много раз. Специально? Или пьяный?

— Алексей Иванович, — стараюсь чаще упоминать его имя, согласно Карнеги, — дело в том, что на работе я часто получаю ушибы.

— А где вы работаете?

— Грузчиком. Работал.

На его лице появляется насмешливая улыбка. Как подметил Достоевский, успех слишком много значит среди людей.

— И что же помешало карьере грузчика?

— Я уволился. Хочу найти более достойную работу.

— Похвально. И всё же, — он сглатывает, — вернёмся к делу. Адрес дачи? — Я называю. — Согласно вашим показаниям, к врачу вы обратились пятого числа. Заметьте, четвёртого числа в районе, где находится ваша дача, произошли две драки.

Вполне понятно, куда он клонит. Я пытаюсь быть убедительным:

— Алексей Иванович, я находился на дачном поливе. Мне не повезло, и я упал. Неужели человек вызывает подозрение только потому, что обратился за медицинской помощью? В чём моя вина?

Макаров хмыкает:

— У вас есть родители?

— Конечно.

— Они подтвердят ваши слова?

— Безусловно.

Уверен, если моим родителям позвонят из полиции по поводу их единственного сына, то они сильно расстроятся. Расстроятся, но сообразят, что ответить.

Я смотрю на выжидающего Макарова. Накатывает паника, что сейчас, прямо в кабинете № 16, меня будут пытать, только бы я подписал признание в чужих преступлениях. От страха сводит яйца.

Существует множество законных и незаконных способов получить признание.

К законным методам, например, относятся наручники. Могут приковать к батарее. Или к высокой скобе, чтобы пытаемый не мог ни присесть, ни нагнуться. Вполне законно использование смирительной рубашки. Если правильно ее применить, жертва пытки от ужасной боли потеряет контроль над актами мочеиспускания и дефекации.

Есть и незаконные способы. К примеру, заплыв. «Пловца» укладывают на пол лицом вниз, заводят прямые руки за спину и тянут их в сторону головы. Или противогаз. Прикуривают штук пять сигарет, вставляют их в шланг, открученный от противогазной коробки, зажимают рукой, чтобы ограничить доступ воздуха, и давай — кури.

Чем больше я думаю о пытках, тем сильнее уверяюсь в их неизбежности. Мои терзания прерывает Макаров.

— Грехов, надеюсь, мы встретились в первый и последний раз.

Система страшнее врагов системы. Сталинские лагеря закрылись, но появились новые. Человек — лишь жертва государственной машины. Жертва демократии, ощетинившейся полицейскими дубинками и смердящей слезоточивым газом. Он может стать жертвой в любой момент. Достаточно лёгкого подозрения.

Я вылетаю за двери райотдела. Пытаюсь подкурить, но руки не слушаются. Пламя обжигает пальцы.

Всего лишь травмы. Черепно-мозговые. И никакого убийства. Проклятый доктор, думаю я. Надо было назвать чужую фамилию.

II

— Даниил? Это Николетта Степановна. — Мне ничего не говорит это имя. — Я предлагала вам работу фотографа на приватных вечеринках.