Читать книгу "Вальпургиева ночь - Густав Майринк"

Даже сжимая ее в объятиях, Отакар гадал, входила ли она в дверь или, как видение, проникала сквозь стену.

Однако и эта мысль, вернее, тень мысли в тот же миг куда-то уносилась, исчезала, просачивалась, как вода сквозь пальцы.

Она с ним – это единственное, что он понимал в такую минуту; как всегда, каждый, еще только будущий миг их свидания, едва успевая стать настоящим, тут же с какой-то яростной поспешностью пожирался ненасытной бездной прошлого.

Сегодняшнее свидание исключением не являлось. Он видел, как из темноты мерцает небрежно брошенная на пол соломенная шляпа с бледно-голубой лентой, потом все сразу исчезло: ее белая одежда покрывала туманными комьями стол, лежала разбросанная на стульях; он чувствовал горячую плоть, укусы зубов на своей шее, слышал страстные стоны – как обычно, все происходило быстрее, чем он мог что-либо осознать, – ряд каких-то обрывочных фрагментов, молниеносно сменяющих друг друга, один ослепительнее другого. Опьянение чувств, в котором никакого понятия времени более не существует… Она попросила сыграть на скрипке?

Этого он уже не знал – не помнил. Понимал только, что стоит перед ней, она обнимает его бедра – он чувствовал смерть, смерть, которая сосала кровь из его вен; озноб сотрясал тело, волосы на голове стояли дыбом, колени подгибались. В какие-то доли мгновений ему казалось, что он падает навзничь, сознание покидало его и тут же снова возвращалось, и тогда он слышал песню – ее, наверное, выводили его смычок и его рука, и тем не менее шла она от нее, из ее души – песня страсти, ужаса и кошмара.

В полуобмороке, беззащитный, слушал он эту мелодию – она тянулась вереницей кровавых образов, их создавала Поликсена, еще больше распаляя бешенство своей свирепой страсти… чувствовал, как ее мысли проникали в его мозг, видел их ожившими событиями, а потом снова витиеватыми буквами, вырезанными на каменной плите градчанской Малой капеллы: это была старинная хроника о возникновении картины «Изображение пронзенного», повествующая о страшном конце того, кто дерзнул посягнуть на корону Богемии:

«Так, у одного из насаженных на колья рыцарей, по имени Борживой Хлавек, кол вышел наружу рядом с ключицей и голова осталась невредимой; этот молился до вечера с великим благоговением, и ночью кол его преломился; так, с торчащим из зада обломком, дошел он до Градчан и улегся на кучу отбросов. Утром он поднялся и вошел в дом, что рядом с церковью Св. Бенедикта, и просил прислать священника Пражской замковой церкви и в его благом присутствии исповедался Господу нашему Богу во многих грехах своих с благоговением величайшим и известил при сем, что без исповеди и не вкусив Святого Причастия, как заведено в церкви Христовой, никоим образом умереть не может, ибо, свято веруя в обряд сей, обет дал во все дни в честь Бога Всемогущего – AveMaria, а в честь Пресвятой Девы – некую молитву краткую возносить, что и творил во все время упования своего, и молитвой сей краткой, а равно заступничеством Пресвятой Девы, не погиб он без Святого Причастия.

Священник сказал: сын мой возлюбленный, скажи мне молитву сию краткую, тот начал и рек: Боже Всемогущий, молю Тебя даровать мне, недостойному рабу Твоему, заступничество Св. Варвары Великомученицы, дабы избегнул я смерти скорой и пред концом своим, вкусив Даров Святых, а посему огражденный от всех врагов моих видимых, а также невидимых, защищенный от духов злых, мог наконец чрез Христа нашего Спасителя и Благодетеля уповать на жизнь вечную. Амен.

И тогда дано было ему Святре Причастие, и в день сей же упокоился он в мире и близ церкви Св. Бенедикта с великим плачем народным погребен был.

Поликсена ушла. Безжизненно-серой стояла башня в таинственном мерцании ночных звезд; однако в каменной ее груди судорожно билось крошечное человеческое сердце, переполненное величием принесенного обета: любой ценой, не зная ни сна, ни отдыха, добыть для своей возлюбленной самое высшее, что есть в этом мире для человека, и если суждено ему умереть прежде того, то лучше ему претерпеть тысячекратные муки пронзенного колом.

Глава 4В ЗЕРКАЛЕ

Целую неделю, в раздражении на самого себя, господин императорский лейб-медик никуда не выбирался.

Вывело его из строя на столь долгий срок посещение Богемской Лизы; самым скверным во всей этой истории были воспоминания – воспоминания о юной Лизе, упорно не желавшие оставить его в покое.

Виновником сего он склонен был считать заразительно свежий майский воздух, благоухавший в этом году соблазнительней, чем когда-либо. И напрасно он по утрам исследовал безнадежно ясное небо – нигде не единого облачка, сулящего остудить запоздалую любовь.

«А может, гуляш «У Шнеля» был переперчен?» – уже ворочаясь в постели, спросил себя господин императорский лейб-медик. Сон, как назло, не шел, и, чтобы прекратить подлые издевательства оконной гардины, корчившей в лунном свете призрачные гримасы, он зажег свечу.

Тут ему в голову пришла совсем курьезная мысль: просмотреть газету. Просто так, ради развлечения. Однако это только ухудшило дело – стоило ему заинтересоваться каким-нибудь заголовком, как уже через несколько строк взгляд натыкался на пустое пятно столбца, не желавшего исчезать даже при виде пенсне, нацепленного поверх очков.

Вначале, немало огорчась, он списал это удручающее явление на дефект собственного зрения, причина которого могла, увы, корениться в какой-нибудь зарождающейся болезни мозга, и только после долгих клятвенных заверений своей экономки, тоже – и даже без очков! – видящей эти места непропечатанными, он с облегчением отнес их на совесть цензуры, отечески пекущейся об истинном отражении происходящих событий.

И все же феномен этих белых пятен посреди пахнущих карболкой черных печатных страниц таил в себе скрытую опасность. Прекрасно сознавая, что газета для него всего лишь заслон от навязчивого образа юной Богемской Лизы, он всякий раз с трепетом переворачивал страницу, так как следующая могла оказаться пустой, и вместо бойкой передовицы из белого пятна возникла бы – как знамение окончательного краха его фортификационных ухищрений – ужасная гримаса старой Богемской Лизы.

Предатель телескоп был отныне лишен его доверия – при одном воспоминании об ухмыльнувшейся в линзу старухе у него до сих пор холодок пробегал по спине, а если он, в подтверждение собственного мужества, все же отваживался заглянуть в него, то лишь после долгой борьбы с собой, стиснув свои безукоризненно белые искусственные зубы.

Изо дня в день главной темой его размышлений по-прежнему служило происшествие с актером Зрцадло, однако идея повторного путешествия в Новый свет понятным образом не вдохновляла.

Однажды «У Шнеля», наблюдая, как Эдлер фон Ширндинг вгрызается в свиное ухо с хреном, он свел разговор на лунатика и узнал кое-какие новости о Константине Эльзенвангере, которого с той самой ночи словно подменили: никого не принимает, одержим постоянным страхом, что тот невидимый документ, спрятанный Зрцадло в выдвижном ящике, действительно существует и заключает в себе злокозненное лишение его братом Богумилом, ныне покойным, законных наследственных прав.