Читать книгу "Сокровище альбигойцев - Морис Магр"

Тут я заметил, что за спиной у бывшего консула с удрученным видом топчется, перешептываясь, кучка слуг. Все они смотрели на плащ. Один даже порывался броситься перед хозяином на колени и отговорить его. Но Пейре Мауранд остановил его.

Из окон высовывались люди. На улочках за собором Сен-Сернен замелькали тени. Там обитали разбойники, люди с жутковато бледными и грозными лицами; на улицу они выходили только ночью и без промедления отправлялись в городские притоны. Кто-то предположил, что здесь, наверное, случился пожар. Молодая женщина с отвисшими грудями и вороватой улыбкой, видя на мне роскошный плащ, решила, что я знатный сеньор, и, жеманно кривляясь, принялась ходить вокруг меня кругами.

Пейре Мауранд наугад схватил какие-то вещицы из разбросанных по земле и попытался всучить их первым попавшимся субъектам.

— Берите мебель, забирайте ткани, — предлагал он. — Я больше не хочу ничем владеть, я все отдаю вам.

В первую минуту все остолбенели. В наползавшей предрассветной дымке я разглядел на лицах столпившихся вокруг оборванцев выражение недоверия и страха. Бедняки уверены: за щедростью непременно скрывается ловушка.

Пейре Мауранд без устали повторял:

— Берите, берите!

А так как и голос его, и движения его худых рук были явно необычны, зеваки решили, что он сошел с ума, а значит, этим надо немедленно воспользоваться.

И толпа ринулась вперед. Я видел людей, с жадностью хватавших предметы, казавшиеся настолько хрупкими, что стоит им упасть на землю, как они разлетятся на куски. Мебель, словно колеса от телеги, с грохотом перекатывали по брусчатке. Кровать под балдахином едва не придавила какого-то коротышку, пытавшегося утянуть ее. Высокий человек убегал, набросив на голову ковер и зажав в каждой руке по подсвечнику. Вид у всех был такой, словно они занимались воровством, хотя вещи были отданы совершенно добровольно.

Изумленный, я стоял, позабыв про свой роскошный плащ. Решив, что я не беру ничего из-за застенчивости, Пейре Мауранд сам водрузил на мою лохматую голову шелковую шапку, потом поднял ожерелье из драгоценных камней и набросил его мне на шею.

В эту минуту — видимо, разбуженный уличным шумом — из дома выскочил полуодетый человек и, размахивая руками, с криками заметался во все стороны:

— Господи! Господи, боже мой!

Я сообразил, что это управляющий. Он взывал к слугам, упрекал их за то, что не предупредили его, не отправились за вигье, чтобы тот прислал солдат разогнать весь этот сброд.

— У вас нет наследников, — строго выговаривал он Пейре Мауранду, — но вам самому еще жить да жить. Позвольте мне спасти хотя бы то, что осталось, и сохранить до тех времен, когда к вам вернется разум.

Но Пейре Мауранд отрицательно покачал головой.

Я смотрел, как искрами вспыхивают камни в ожерелье у меня на шее. Казалось, эти искры обжигают меня, и я ощутил страх, смешанный с наслаждением. Впервые я обладал по-настоящему ценной вещью. И словно предмет этот внезапно заразил меня жаждой больших богатств, я бросился на землю, готовый вступить в схватку с бродягами и девками за ту рухлядь, которая еще лежала на мостовой.

Я схватил пояс из кордовской кожи с бриллиантовой застежкой и потянул его к себе. Другой конец пояса, изрыгая проклятия, схватила какая-то старуха. И когда я уподобился псу, бьющемуся за лакомую кость, я услышал, как Пейре Мауранд ответил управляющему:

— Ты сам видишь: богатство пагубно для всех, даже для этих несчастных. — И он с состраданием простер руку в мою сторону. — Но каждый должен пройти через него как через испытание. Среди золотых нечистот человек обретает истинную чистоту.

Вчера вечером другой альбигойский еретик уже говорил мне похожие слова.

— А вот это, это тоже им отдать?

Словно неоспоримый аргумент, управляющий поднес к глазам хозяина некий предмет, который до поры держал под мышкой. Это было полотно, на котором искусный мастер, подражая манере древних мастеров Греции, запечатлел лицо женщины.

Пейре Мауранд с жадностью схватил картину и наклонил ее к свету, чтобы лучше разглядеть изображение. На секунду бесноватое выражение его лица уступило место безутешной печали, рожденной навечно утерянной красотой. Он поднял портрет женщины ввысь, туда, откуда пурпурная заря уже высвечивала собор Сен-Сернен, дабы затем омыть его лучами вечного света. Наконец, отвернувшись, он отбросил от себя картину.

— Любая материальная привязанность отдаляет нас от духа, — изменившимся голосом кротко произнес он, словно обращался к самому себе.

Издалека донесся лязг убираемых цепей, которыми на ночь перегораживали улицы. Зазвонили колокола. Среди кипарисов показалась вереница монахов, вышедших из монастыря Сен-Сернен. Старинные каменные надгробия обретали цвет позолоченной слоновой кости.

Я отпустил пояс, который все еще сжимала моя рука. Встал и стряхнул с плеч отороченный мехом плащ. Сорвал с шеи ожерелье из капелек огня и швырнул его на землю. Неожиданно мне показалось, что я вижу перед собой Эсклармонду — какой я увидел ее на опушке арьежского леса. Тогда, стоя перед ней, я испытал такое же необъяснимое ощущение некоего высшего присутствия, какое испытывал теперь подле Пейре Мауранда. Но горько сознавать, что есть нечто, превышающее ваше разумение, а потому я решил больше об этом не думать и быстро зашагал к дому своего отца.

IV

Отец и мать были очень рады вновь видеть меня. Но вскоре я сообразил, что радость их соединялась с тревогой: они опасались, что за время своих скитаний я приобрел порочные наклонности. Разумными речами я быстро разубедил их в этом. Я узнал, что в мое отсутствие сестра моя Ауда, которой исполнилось пять лет, вернулась из Бланьяка, где жила в крестьянской семье. Девочка была хрупкого здоровья и нуждалась в свежем воздухе. Я почти не обращал на нее внимания. В то время дети удивляли меня исключительно своими малыми размерами.

Первым делом меня должным образом одели, а затем отец отвел меня на улицу Сен-Лоран в новые арабские бани, недавно построенные архитектором Бернаром Парайре по образцу таких же бань в Гранаде. Проводив меня до порога, он отправился в квартал Сен-Сиприен, где жили угольщики, дважды в месяц доставлявшие в Тулузу уголь из Арьежа. Когда до отца дошел слух о моих похождениях, он, опасаясь, как бы меня не убили люди графа де Фуа, поручил угольщикам отыскать меня и доставить домой. Теперь он хотел сообщить им о моем возвращении.

Покидал он меня с явной неохотой. Даже вернулся и напомнил, что будет ждать у дверей бань. Преследований со стороны церковных властей он вряд ли опасался, ибо сразу заверил меня, что консулы и граф Тулузский сумеют защитить меня от епископа. Мне же показалось, что он боялся опасности иного рода.

Бани были полны народу. Тем, кто прибывал в носилках, приходилось оставлять их поодаль и пешком идти к дверям, возле которых образовалась давка, и я с трудом протиснулся внутрь. При входе я разминулся с женщинами невообразимой красоты. Они неслышно проскользнули мимо, и я заметил, что на них не было иной одежды, кроме облегавших тело платьев, богато украшенных мехом. Это могли быть и знатные дамы, и девицы без роду и племени: наши сеньоры имели обыкновение содержать таких девиц в самых красивых домах города.