Читать книгу "Катарина, павлин и иезуит - Драго Янчар"

Общеизвестно, как обстоят дела с ангелами: их главное дело – любовь, но тут не все ангелы находятся в одинаковом положении, степень этого состояния, как записали лучшие знатоки ангелов, то постепенно снижается, то восходит до высшей точки и обратно. Когда они находятся на высшей ступени любви, им светло и тепло, когда на низшей – они оказываются в холоде и мраке. Говоря по-ученому, они пребывают то в просветленном и блаженном, то в сумрачном и неприятном состоянии. Катаринин ангел, которого спокойно можно было бы назвать и ангелицей, ибо спор об ангельской половой принадлежности ко времени этой истории был давно уже закончен, сильно зяб почти до Катарининого тридцатилетия, от холода он был уже совсем белым и совершенно пал духом, сидя на колокольне, где укрывался в своем безделье. Теперь он почувствовал, что от какого-то дальнего костра паломников исходит тепло и свет, ощутил, что щеки его становятся румяными и округлыми, такими, как их нарисовал итальянский художник на небесах где-то под балдахином, оглядел себя и увидел, что он уже не белый, подобно ангелам Люблянского епископа, а золотой и красноватый от дальнего сияния, которое ангелы замечают сразу же, как только оно где-то возникнет. Катаринин ангел или ангелица долго не раздумывал, его призывало полезное дело, а то он уже боялся, что придется всю Катаринину жизнь зябнуть на колокольне. Он быстро спустился вниз, сделал круг над Добравой, где Йожеф Полянец сидел под надписью «Благословение дому» с кружкой вина перед собой на столе, а у ног его посапывал пес Арон, – сделал круг и полетел в сторону гор, еще сегодня он должен был добраться до заснеженных вершин близ Зальцбурга.

Близ Зальцбурга к кельморайнским паломникам присоединился странный человек, они узнали, что он отшельник. Об этом пустыннике, всю свою жизнь посвятившем только сущему на том свете, а этот свет глубоко презиравшем, они по дороге уже немало наслышались. Он жил в какой-то пещере высоко в горах. Так сказать, замуровал себя в скале, в дупле, к которому вела такая узкая тропинка, что у человека на ней кружилась голова и он мог свалиться в пропасть, если не обладал способностями горной косули или не опирался на помощь Божию. Отшельник по имени Иероним обладал и тем и другим. Он не только много раз преодолевал опасный путь до своего одинокого альпийского обиталища, но и не замерзал там, хотя по всем законам природы это должно было случиться. Его пещера была такой маленькой, что он не мог в ней ни топить, ни варить еду. Даже встать и движением согреть руки и ноги он не мог. Большую часть времени он лежал, правда, закутанный в звериные шкуры, и каждое утро, каждый вечер перед молитвой звонил колокольчиком, просунутым наружу сквозь маленькое отверстие. Летом его при вечерней молитве слышали на горных пастбищах пастухи, находясь немного ниже пещеры. И они видели, как туда, наверх, по той узкой тропе приходили дикие козы, привыкшие к ласковому вечернему звону, и пощипывали редкую острую траву возле входа в пещеру. И зимой он не переставал звонить во славу Божию. С помощью веревки он прикрепил колокольчик к большому пальцу ноги единственной части тела, высовывающейся из-под мохнатых шкур, которыми он был покрыт с головой. Слабеющее тело, поглощавшее слишком мало пищи, на большие усилия и не было способно. Так он шевелил пальцем ноги, каждый вечер знаменуя этим начало и конец своей молитвы. Хотя в это время года его никто не слышал, ни пастухи, ни дикие козы.

Весной он спустился в долину, чтобы получить в церковном приходе сколько-то припасов и одежду, и тогда посмотреть на него стали приходить любопытные даже из Зальцбурга. Многим хотелось к святому и прикоснуться. Говорили, что грехи его очень тяжки, поэтому он и решился на такой страшный способ покаяния. Рассказывали, будто он был принцем, писавшим стихи, певшим серенады принцессам. Была у него несчастная любовь, и на свою беду он нечаянно задушил свою возлюбленную в любовных объятиях. Во всяком случае, он произносил такие странные фразы, что, несомненно, прежде чем стать пустынником, писал стихи.

Пришедшие в село странники встретили его у дома священника, куда отшельник Иероним направлялся после долгой зимы за продовольствием. На их вопрос, кто он, пустынник ответил:

– Я зимний лес в ноябре.

Крестьяне этого не поняли, кто-то сказал, что он говорит так оттого, что там, наверху, часто зябнет. Тогда священник Янез объяснил им, что это означает печаль. Что это отзвук знаменитых Iristitiae[16]; чувство это кроме глубоко верующих доступно еще только влюбленным. Для влюбленного это холод души, тоска об особе, которой уже нет или которая далеко, для верующего – это отсутствие Божьей милости среди холодных людей.

– Я подземная река, – сказал отшельник.

Это объяснено было как тайна Божьего присутствия. Река, текущая под нашими ногами, это река жизни, мы не видим ее течения, не знаем, откуда она приходит и куда направляется.

– Что такое география? – спросил он и сам ответил: – География – это полет птицы. Язык, уходящий в бездну, – это немой язык воспоминаний.

– Я слепец, – сказал он, – ищущий путь языка ко всему сущему. Поскольку таких определений бытия было у него еще много, люди больше не пытались их истолковать, а просто пригласили его присоединиться к ним в их странствии к святым реликвиям Кельна и святым тканям Аахена. К их великому удивлению, он оказался готовым сразу же оставить свое обиталище в скале и диких коз вокруг него. Только колокольчик возьмет с собой.

– Цепь будет звенеть вокруг сердца, – сказал он.

Странники восприняли его согласие как доброе предзнаменование. Святой человек отправился на гору за своим колокольчиком, а они стали молиться прежде всего об этом удивительном человеке, затем – о собственном духовном здравии, после чего принялись за вареный горох, который готовился во дворе приходского дома и от которого весело поднимался пар.

До поздней ночи они разговаривали об отшельнике Иерониме, о том, что заставило его удалиться от людей и отчего он не может замерзнуть. Только папаша Тобия из Птуя был несколько раздосадован, потому что с приходом человека с горы его собственная слава несколько померкла. И потом может еще выясниться, что отшельник старше его, хотя с виду было не похоже, чтобы возраст его был близок к ста пятидесяти годам, к возрасту Тобии, потому что, карабкаясь по скалам, он двигался довольно проворно. Но, имея дело с таким человеком, никогда не знаешь, сколько времени он уже прожил на свете и сколько еще проживет.

9

На что бы Катарина ни смотрела, ей всюду виделось лицо вчерашнего человека, озаренное теплым огнем, его неотрывный взгляд, под которым она опустила глаза – так и полагалось себя вести. Она сама себе удивлялась: неужели это возможно, чтобы так быстро исчезло у нее из памяти другое мужское лицо, лицо капитана Виндиша, столько лет каждую ночь, пока она не уснет, стоявшее перед ее внутренним взором, слышался его голос, виделись вызывающе красивые движения – все то, чего она ждала накануне каждого праздника; еще несколько дней тому назад ей было не по себе, хотя она навсегда изгнала его из обиталища своей души – ей было не по себе от мысли, что он едет на войну, откуда многие не возвращаются, еще несколько дней тому назад от этой мысли у нее сжималось сердце. А сегодня ей было безразлично, по каким дворам сейчас ходит, красуясь, павлин, перед какой воинской частью вышагивает в своей шляпе с белыми перьями, с саблей, заплетающейся у него в ногах, на каком вощеном паркете отвешивает поклоны, как это умеет делать только он. Костер этой ночи унес его образ, сжег без боли. Произошло это так быстро, что она сама не могла этому поверить, нужно было только выйти из многолетней окаменелости в Добраве и отправиться в путь – все было так просто и ясно, как ясен был хрустальный день – продолжение ее пути.